Про Свету
Босоногая русская подпольщица Света. Кто отомстит за её гибель?
Русская девушка Света, дочь простого слесаря-сантехника, сидела одна в грязном сыром городском подвале, в подвале обычного русского многоэтажного дома, арестованная натовскими оккупантами. Она была в простой юбке, кофте, простых грубых русских ботинках. Обвинение, предъявленное ей этими негодяями, было весьма серьёзным: пособничество антинатовским террористам, повстанцам, подпольщикам, снабжение их оружием. Света действительно изготовляла оружие для террористов, орудовавших в этом русско-украинском городе, оккупированном «цивилизованными евро-американцами», и время от времени убивавшими оккупантов: девушка изготовляла для этих смелых парней рогатки из крепких стальных прутьев, сгибала их, натягивала на прутья прочную резину. Вряд ли из такой рогатки можно было убить натовского солдата или офицера, но выбить глаз при метком попадании было вполне возможно. Так что теперь Свету скорее всего ждал расстрел. Как расстреляли многих из тех, кто палил из Светиных рогаток по натовцам, словно по воробьям. Она не жалела о содеянном ею, не жалела о своей погубленной молодой жизни, готовилась с гордо поднятой головой встретить пулю в грудь.
Дверь подвала с грохотом распахнулась. В мерзкое тесноватое помещение негодяи-оккупанты втолкнули ещё одну девушку — Веронику, дочь бизнесмена средней руки, знакомую Свете по совместной работе в подполье, и захлопнули дверь, оставив девушек вдвоём.
-А тебя за что? — прошептала Света.
-Как за что? — переспросила Вероника. — Ведь я же расклеивала листовки против Америки, против Европы, за свободную Россию. — И закашлялась, простуженная. Уже была поздняя осень.
-Тебе повезло, — пробормотала Света. — Тебя оставят живой. А меня расстреляют. Мне так сказал следователь.
-Так давай я возьму вину на себя, — торопливо сказала Вероника. — Скажу, что это я делала рогатки для пацанов.
-Никто не поверит, — перебила её Светлана. — Все показания в уголовном деле уже записаны.
Вероника печально глядела на Свету. Дверь подвала опять распахнулась. на пороге этого мерзкого помещения появился довольно высокий американский чин, в солидных погонах — Света не разбиралась в его знаках различия. Высокий чин посмотрел в фотографию на листе уголовного дела, сверил фото, оттолкнул Веронику, испуганно взглянувшую на него, подошёл прямо к Светлане.
-The Russian girl! You will be hung up tomorrow in morning on the central square of the town! — сказал он в лицо Свете.
И вышел. Дверь опять была захлопнута охранниками, оставившими девушек вдвоём.
-Что он сказал? — не разобрала Света, плохо понимавшая английский язык. -Меня действительно расстреляют? — Она вообще не имела возможности учиться в школе, она была из бедной семьи, ей приходилось работать, плохо она знала и математику, и английский — зато любила шить. И делать боевые рогатки.
-Тебя повесят завтра утром на площади, бедняжка. — с расширенными глазами и в ужасе прошептала Вероника. Эта девушка хорошо знала английский и вообще была из семьи побогаче, но, как и Света, подалась в подпольщицы.
-Повесят?! — с изумлением повторила Света. — Вот это здорово. Ну и пусть вешают. Пусть они, эти сволочи — вешают меня, бедную русскую девушку, если им так хочется по-садистски любоваться, как я, повешенная ими, буду барахтаться, извиваться в предсмертных муках на виселице, вися на верёвке, задыхаясь в петле! А знаешь, я давно хотела быть повешенной. Говорят, в этом есть что-то сексуальное. Ведь я за всю свою жизнь пока ещё не переспала ни с одним парнем. И уже не пересплю. Хоть в петле, когда буду дёргаться, повешенная, на верёвке, на виселице, может быть, почувствую оргазм.
-А я спала с парнями. — бормотала Вероника.
-Ну и как? — поинтересовалась Света.
-Да ничего хорошего. Мерзко всё это. Знаешь, — вдруг заговорила Вероника совсем не жалостливым к предстоящей висельнице-подруге, а неожиданно деловым тоном, — если тебе так хочется почувствовать на виселице настоящий оргазм — иди на виселицу босая. Пройдёшь босыми ногами по осенней грязи на виду у собравшейся толпы, встанешь босиком на ящик под петлёй. Тебе будет приятно, поверь. А свои крепкие ботинки — оставь мне. Они ведь прочные. А посмотри, как мои модные изящные аристократические итальянские туфельки порвались. Они ведь тоненькие, хоть стоят и дороже, чем твоя простонародная обувь. Тебе, повешенной, будет уже всё равно, а мне ещё жить. К тому же я более склонна к простуде, чем ты, мой организм менее закалён. Помнишь, как мы летом гуляли по городу, шли через мост? Ведь ты так любишь ходить босая! Ты так любишь наступать своими босыми подошвами — на самую дичайшую мерзость, на собачье говно, например, на дохлых собак и кошек — я помню, не отпирайся! Ты была босиком, и заставила идти босиком и меня, и я тогда простудилась, несмотря на жаркий день, а тебе хоть бы что. Неужели ты не понимаешь, что ходить босыми ногами по земле, по грязи, по асфальту в наше цивилизованное время — позорно?
Света с прищуренными глазами слушала подругу, то ли изумляясь её эгоизму, то ли прикидывая, как в самом деле это классно — висеть босиком в петле, дрыгать, задыхаясь на верёвке, не обутыми, а босыми ногами. Света вспомнила себя босую на мосту — в простеньком летнем платьице, с распущенными русыми волосами. Один парень её сфотографировал тогда, обещал подарить фотографию.
-Конечно, бери мою обувь, — с готовностью немедленно разулась Светлана и отдала свои ботинки верной подруге, которая дала ей такой замечательный совет. Света сняла со своих ног и носки, пошевелив босыми ступнями. -Обувайся. Может быть, ты в этих моих ботинках ещё совершишь подвиг. А я уже подвигов не совершу. Мой единственный подвиг — это дойти до виселицы. Босиком. Как это мило. Хоть и позорно, как ты говоришь! Вероника, как ты считаешь — а — качаться трупом босиком на виселице, это очень позорно для девушки?
-Да как сказать. — замялась Вероника. — Для меня это было бы очень позорно. Я более аристократична, чем ты. Мне расстрел бы подошёл. А ты — босая плебейка, рабыня босая, можно сказать, босых рабынь вешали во все времена, и никто не видел в этом ничего особо позорного для них.
Прошёл день в полутёмном подвале, освещаемом тусклой электрической лампочкой, настало время раздачи еды. В подвал внесли ужин для арестованных девушек — какой-то чай, какие-то сухари. Света была так занята мыслями о своём предстоящем босоногом эротическом повешении, что выпила лишь полкружки чая, а сухари не тронула вообще — отдала свою порцию, как и свои ботинки, Веронике. Светлана скребла свои загрубевшие девичьи босые подошвы, привыкшие к земле — помнится, ещё шестилетней, девятилетней девчонкой ей так нравилось бегать босиком по грязи — о неровную, покрытую мусором холодную поверхность пола в подвале, и не чувствовала ни малейшей брезгливости, дискомфорта от этого холодного пола. Наоборот, ей стало приятно. В самом деле, как это она сама не догадалась раньше разуться — хоть какие-то приятные ощущения перед смертью. Собственно, эти ботинки — принадлежали не ей, Света была слишком бедна, чтобы купить себе даже такие простые грубые не самые дорогие ботинки, эти ботинки подарили ей пацаны, благодарные ей за рогатки, а до этого Светлана постоянно ходила босая, и её босые подошвы — давно загрубели, ороговели, потрескались, почернели от грязи. А сексом с ней ни один парень не занимался, надо же! Свету все считали кем-то вроде монашки, отказывающейся от сексуальных отношений, при всей её симпатичности, да она, босая Света, по сути, и была монашкой. Сексом парни занимались с менее красивыми, но более раскованными девчонками, не такими закрепощёнными, как Света.
Света не заметила, как свалилась на пол и уснула. Вероника, не разуваясь, в Светланиных ботинках спала на топчане — единственном в подвале. Её изорвавшиеся аристократические туфельки стояли под топчаном. Утром обеих девушек разбудили. Веронику повели на допрос. Светлану — на виселицу.
-Прощай, Светлана, — прошептала обутая в её ботинки Вероника.
-Прощай, Вероника, — ответила ей босая Светлана.
Перед повешением Свете завели руки за спину и сковали наручниками. С руками, скованными за спиной наручниками, босоногая девушка наблюдала, как Вероника, конвоируемая солдатами, скрылась за дверью — Веронику ожидал допрос. «А, может быть, и Веронику тоже повесят?» — подумала Света. Ей не дали размышлять — грубо толкнув Свету в спину, натовские солдаты повели русскую подпольщицу на виселицу. Они невозмутимо смотрели на её сегодня босые, хотя ещё вчера обутые ноги — а может быть, испытывали и наслаждение оттого, что приговорённая к повешению девчонка сама разулась перед своей казнью.
И Света действительно, как и говорила Вероника, с удовольствием прошла под конвоем босая по холодной осенней грязи — закалённые с раннего детства босые ноги девушки Светы совершенно не боялись холода, не боялись они, кстати, и раскалённого на июньском, июльском или августовском знойном летнем солнце — асфальта, не боялись камней, колючек — настолько загрубела, затвердела кожа на её босых подошвах; потёрла с наслаждением свои босые подошвы, соскребая с них налипшую грязь, о ржавые, заплёванные ступеньки тюремного фургона, который должен был её отвезти к месту казни, села под конвоем на деревянную скамью в фургоне, ощущая себя одновременно и Софьей Перовской, которую когда-то тоже везли на виселицу, и Зоей Космодемьянской, которую тоже вели на виселицу босую, и кем-то ещё. Света не просила пощады, не просила даже, чтобы ей освободили руки от наручников. Фургон подъехал к виселице, на площадь. Босая Света вышла из фургона, зажмурившись от осеннего солнца, ударившего ей в глаза; когда она садилась в фургон, было пасмурно, к тому же её глаза привыкли к полумраку подвала, а сейчас небо прояснилось. На площади собралась толпа горожан, согнанных оккупантами, чтобы те смотрели на казнь, на повешение бесстрашной русской девчонки. По пути к виселице девушка Света наступила босыми ногами на какое-то собачье дерьмо, оставленное злобным и сытым ротвейлером, принадлежавшим одному из натовских офицеров. Вымазала босые подошвы в липкой мягкой, ещё даже тёплой, не успевшей остыть коричневатой субстанции, но не почувствовала никакого отвращения — на что только в течение своей непродолжительной жизни бедная Света не наступала босыми пятками! Конечно, идти босыми ногами на виселицу перед толпой — в которой все без исключения были обуты, даже самые последние бомжи — было для Светы, молодой, симпатичной, хотя и плебейской неприхотливой русской девушки, необыкновенным позором, позором в квадрате, позором, помноженным на позор — и босиком, что позорно, и в позорную петлю, а с вымазанными дерьмом босыми подошвами, притом позорно загрубевшими, ороговевшими, почерневшими от грязи, земли — может быть, и позором в кубе, но этот публичный позор её даже возбуждал, заводил сексуально, вызывая мучительно-сладкую дрожь во всём её девичьем теле. Над Светой и вправду смеялись — какие-то мальчишки, наперебой рассказывая друг другу, как смешно сейчас эта босая девчонка, став повешенной — задёргается в петле, а какие-то пожилые женщины — плакали, с ужасом глядя на неё. Далее по пути к виселице Света неосторожно, не посмотрев как следует под ноги — с разгону наступила босой пяткой правой ноги на какой-то случайно попавшийся на её пути ржавый гвоздь. Безжалостный гвоздь глубоко проткнул беззащитную, хоть и загрубевшую, босую подошву русской девушки, до крови, до мяса. Может быть, даже до самой кости. Из Светкиной пятки потекла кровь. Столько времени, большую часть своей короткой жизни Света ходила босая по земле, но никогда ещё не приходилось ей так ранить свои беззащитные ноги. Света застонала от боли, даже заорала — но необыкновенным усилием воли заставила себя вытерпеть эту боль, неожиданно свалившуюся на неё дополнительно к её прочим страданиям, чтобы постараться дойти до виселицы — до желанной виселицы. Позорная и мучительная виселица — стала теперь действительно желанной для Светланы, ведь петля, что затянется на её молодой девичьей шее, оборвёт и её жизнь, и её боль, станет избавлением от боли. Если бы Свету не вешали сегодня, сейчас, то столь серьёзная травма ступни грозила бы босоногой девушке гангреной, но — спасибо виселице — Светлана задохнётся в петле и умрёт гораздо раньше, чем её нога почернела бы от гангрены и потребовала бы ампутации. Никто не станет ампутировать ногу Свете! Свету просто-напросто повесят! Как вешали таких же, как она, простонародных босых девчонок-бунтовщиц во все века. Света и удивлялась самой себе, и восхищалась собой — ей, босой простонародной русской девушке, было совсем не страшно умирать, она не думала просить о пощаде у своих палачей, она хотела быть поскорее повешена, чтобы узнать, каково это — повиснуть на верёвке, на виселице, в петле, задыхаться, дёргаться, дрыгать босыми ногами, а потом — умереть, уйти туда, откуда нет и не может быть возврата.
Света со смелостью сама торопливо, хоть и прихрамывая на раненую ногу, оставляя кровавые следы, подошла к виселице, сама босыми ногами быстро, с гордо поднятой головой встала на ящик под петлёй, не желая, чтобы её толкали в спину оккупанты, загоняя в петлю. Она — без всякой команды встала босая на ящик! Как когда-то — Зоя Космодемьянская, тоже босая. И с усмешкой, с гордой смелой усмешкой глядела на позорную для неё, молодой девушки, и устрашающую грубую толстую верёвочную петлю, лениво покачивавшуюся в воздухе в ожидании её тонкой юной аппетитной смуглой девичьей шеи. Поскребла свои не по-девичьи грубые и грязные, чёрные от грязи босые подошвы — стараясь не слишком побеспокоить раненое место правой пятки — о шершавый деревянный ящик, показавшийся ей таким ласковым, нежным, сексуальным. Солдат, то ли американский, то ли немецкий, надел ей петлю на тонкую шею. Света попыталась что-то крикнуть перед повешением, но не успела: ящик, выбитый сапогом оккупанта, вылетел из-под её босых ног, и петля с разгону затянулась на её тонкой девичьей шее, безжалостно сжав, заблокировав кровоток в её сонных артериях, яремных венах. Потеряв опору под босыми ногами, русская девушка Света, представительница дикого, третьесортного, нецивилизованного мира — судорожно билась в петле, болтаясь на душащей её европейской цивилизованной натянувшейся верёвке, то сгибала, то разгибала колени своих крепких девичьих ног, напряжённо вытянув пальцы босых ступней. На её лице была не то улыбка, не то гримаса. Из раненой босой пятки повешенной Светы капала на землю кровь. И несчастная Света, несколько минут назад смело и с гордо поднятой головой шествовавшая твёрдым шагом босиком к своей виселице и не просившая пощады у палачей-европейцев — теперь, болтаясь на верёвке, унизительно и жутко вопила, криком кричала, умоляла, просила ослабить ей петлю на шее, чтобы дать ей глотнуть хотя бы глоточек воздуха, только никто не слышал её воплей, из её горла, туго сдавленного, перерезанного, заблокированного евро-петлёй, для окружающих доносился лишь слабый, почти не различимый нечленораздельный хрип, всего лишь хрип, а не крики о помощи. И оттого создалось впечатление, что босая девушка Света храбро и бесстрашно приняла свою мучительную, удушливую, наполненную адской болью позорную смерть на евро-виселице, да, пожалуй, так оно и было. Но последнее, что ощутила Света, перед тем, как стать бесчувственным трупом, которому уже не больно и не душно в петле — это то, как действительно, в самом деле приятно болтаться босиком в петле на верёвке, упираться босыми ногами в пустоту, и чувствовать на шее эту сладостную пеньковую корону — удушающую петлю. Или она всё-таки мучилась, умирая?
. Толпа разошлась. Разошлись и натовские офицеры, снимавшие казнь, повешение русской девушки с босыми ногами — на свои мобильные телефоны, на видеокамеры, на фотоаппараты. Некоторые из натовских военнослужащих были с выбитыми глазами, с чёрными повязками на лицах — они испытывали особенное наслаждение от того, что виновница их страданий, изготовительница боевых рогаток, из которых их покалечили русские пацаны, многие из которых были расстреляны — теперь болтается босая в петле. В простой юбке, кофте. Повешенная Света. К повешенной босоногой Светлане, труп которой болтался на верёвке, а руки которой, изготовлявшие рогатки, теперь были скованы наручниками, подошёл один из этих полуслепых лейтенантов, в начищенных сапогах, закурил «Мальборо», щёлкнув зажигалкой. И, загасив сигарету о грязные чёрные затвердевшие мозолистые потрескавшиеся босые подошвы русской девчонки-висельницы, порепанные, если выразиться по-украински — левая подошва Светы была просто чёрной от грязи, а правая была покрыта запёкшейся красной кровью, смешанной с чёрной грязью, а также на обеих босых подошвах повешенной девушки Светланы виднелись коричневатые грязные следы собачьих экскрементов, в которые она вступила на пути к своей виселице — загасил сигарету об её босые пятки, отчего её труп сильнее закачался в воздухе на верёвке — сел в свой боевой «мерседес» и укатил по своим делам. Он ещё не знал, что не далее как сегодня вечером его «мерседес» будет взорван оставшимися в живых русскими подпольщиками, мстящими за позорную гибель своей боевой подруги: и героическую смерть, и позорную смерть одновременно, босиком на виселице на глазах у толпы — и его труп будет отправлен на родину, в штат Массачусетс, как «груз-200». Не знали, что им скоро предстоит стать грузами-200 — и многие другие оккупанты.
Источник