М. Жванецкий. Собрание произведений. 60-е 90-е г
М. Жванецкий. Собрание произведений. 60-е – 90-е г.г.
Подборка афоризмов.
Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве. М. Жванецкий.
День приезда, день отъезда в один стакан. Между первой и второй не дышу. После третьей не закусываю. М. Жванецкий.
Коньяк всегда полезный. Против простуды, расширяет сосуды. А если сердце больное, хорошо водку с перцем принять. Туда две рюмочки крепленого, ну три, не больше. Все это дал себе, утром встал – не найдешь, где сердце. Пусть все ищут, никто не найдет.
Вот еще рецепт: водка с перцем, крепленое и сухое. Только беременным женщинам нехорошо. Им нужно без перца, а так состав тот же.
Еще был там такой рецепт: на кружку вина крепленого – стакан пива. Только это хорошо с утра. Это для почек. А для суставов – часов в 12 принять, когда солнце уже подошло, когда солнце и суставы в равноденствии. Ломоту снимает в суставах моментально. Смазку суставам дает полторы сотни «Зубровки», две сотни «Мицного», столовая ложечка «Алиготе» и чуть-чуть ацетона для запаха. Чуть-чуть, для запаха. И мгновенно забываешь про суставы.
А вот желудочно-гастритчикам, колитчикам и поносо-запорникам марочное «Алиготе» — не дай бог! Только спирт с хреном. И два часа не кушать, терпеть. Можно пивом запивать. У одного была язва двенадцатиперцовой кишки. Пропала начисто. Полное пропадение язвы.
Брага хорошо почки прочищает. Сивуха дает печени прострел навсегда, на мозги хорошо действует лак, подогретый с денатуратом, мозги шевелятся в три смены. М. Жванецкий.
Кто я такой, чтобы не пить? Мне что, больше всех надо? Не пить, сидеть на диете, делать зарядку, что я из себя корчу? «Извините, мне спиртного нельзя, мне стакан сока». Бери водку, не умничай! Ты кто такой, ты что задумал? Посмотри, сколько народу мучается? Пенсионеры без лекарств, молодежь без перспектив, а ему спиртного нельзя, пусть все передохнут, а он будет на лыжах. На чьем фоне ты, гад, хочешь долго жить? Ты что, хочешь потом о нас правду какую-то рассказать? Тебе нельзя, а нам, значит, можно? Ты настоящих генералов видел? Фигура радость источает, мундир лопается, лампасы в щеки переходят, нос цвета красного знамени, упасть может, отжаться — никогда. Гаишник на посту стоит, движение регулирует, сам в борт вцепиться не может, и, его чтоб объехать, шоссе надо расширять. Оттиск печати у него месяц перегаром отдает. Подышал — ха, поставил печать, месяц пахнет. Лицо таких размеров — любая женщина с любого конца комнаты поцелует, не сходя с места. А процесс одевания носков в полевых условиях — полностью исключен. А ты — не пью. Настоящий мужик у нас либо на водке, либо на антибиотиках, а крупный руководитель — на том и на другом.
Кто я такой, чтобы не пить?
«Выпей, Мишасик, — говорила мне одна знакомая, — добейся любви без слов». М. Жванецкий.
Все друзья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хорошо. М. Жванецкий.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют? М. Жванецкий.
Мое истинное предназначение – быть в гостях у женщины. М. Жванецкий.
Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам. М. Жванецкий.
Женщина мужского типа противна природе, как лающая корова. М. Жванецкий.
О женщинах кое-что… И то, что они целуют вас – ничего не значит, и то, что они выходят за вас – ничего не значит, всю жизнь будете думать, что она вас любит, и она вам это будет говорить, и не узнаете правды, и проживете счастливо… М. Жванецкий.
Лучшие женщины смотрят вам прямо в глаза, что бы вы с ними ни делали. М. Жванецкий.
Женщину легче поменять, чем понять. М. Жванецкий.
К женщинам интерес потерял ввиду большой сложности подходов на улице и отсутствия приходов ко мне. М. Жванецкий.
У мужчин мысль поднимается снизу, у женщин там и остается. М. Жванецкий.
Вы знаете, что я заметил: только пройди в мини-юбке с длинными волосами, и сразу начинают знакомиться, годами ходи в шинели с бородой – никого. М. Жванецкий.
Женщин умных не бывает, есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры. М. Жванецкий.
Неотразима дама в разрезе. Изучаешь эту красоту и понимаешь, куда у мужчины все силы, все средства, все заработанное в тайге на севере уходит. М. Жванецкий.
Наши отношения с женщинами складываются прекрасно, если они складываются. Женщин, которые не складываются, мы бросаем. М. Жванецкий.
Ах, бабы, бабы… Из вас я вышел. В вас исчезну. И понесет меня от нас в себе какая-то из нас. И неужели профессия так отличает женщину от женщины? Да нет же. Я там был. Нет, нет. Все одинаково. М. Жванецкий.
Лучшее средство против неразделенной любви – неизлечимый понос. М. Жванецкий.
Вы хотите поставить меня в тупик своими вопросами, а я вас поставлю в тупик своими ответами. М. Жванецкий.
Разница между умным и мудрым: умный с большим умом выкручивается из ситуации, в которую мудрый не попадает. М. Жванецкий.
У нас чего только может не быть? У нас всего может не быть! М. Жванецкий.
Самое вкусное вредно. Самое приятное аморально. Самое острое незаконно. Отсюда такая задумчивость в глазах каждого сидящего на собрании. М. Жванецкий.
— Скажите, где можно увидеть старую Одессу?
— На кладбище. М. Жванецкий.
По тому, как он плевал, сморкался и икал за столом, было видно, что он старается держаться прилично. М. Жванецкий.
Что я могу сказать, кроме спасибо? Только до свидания. М. Жванецкий.
Господа! Я могу попрощаться, но идти мне некуда. М. Жванецкий.
Врачи долго боролись за жизнь солдата, но он остался жив. М. Жванецкий.
Погружена в себя настолько, что другой туда не помещается. М. Жванецкий.
Настоящее одиночество, когда вы всю ночь говорите сами с собой. И вас не понимают. М. Жванецкий.
Что с нашим человеком? Каким он стал? Он агрессивен от незнания. Нахален от отсутствия. Туп от грубости и груб от тупости. Помят от передвижения. Бесцветен от промышленности. С язвой от невысказанности. С инфарктом от сказанного. М. Жванецкий.
И перестаньте ругаться, кричать друг другу: «Еврей!». У нас в стране не все евреи. М. Жванецкий.
Зачем думать, говорить, страдать, когда лучше петь, а еще лучше об этом танцевать. М. Жванецкий.
Мы делимся мыслями. Если что-то не так – берите наши мысли и делите их сами. М. Жванецкий.
Мы читаем письма и радуемся многообразию ваших вопросов. Хочется надеяться, что читатели радуются многообразию наших ответов. М. Жванецкий.
Запах чем хорош – не хочешь, чтоб пахло, отойди. М. Жванецкий.
Я так привык сам с собой разговаривать: просто приятно поговорить с умным человеком. М. Жванецкий.
Закон нашей жизни: не привыкнешь – подохнешь! Не подохнешь – привыкнешь! М. Жванецкий.
Жлобство – это не хамство, это то, что образуется от соединения хамства и невежества с трусостью и нахальством. М. Жванецкий.
Что такое писательская жизнь? Ни одной мысли вслух. Что такое писательская смерть? Выход в свет. М. Жванецкий.
И вашу боль поняв, проникшись вашим горем, он просит вас прислать пятерку на расход и челюсть новую для сына, из пластмассы. М. Жванецкий.
Неумение сказать «нет». Это ходить, куда не хочется. Это говорить, с кем не надо. Это сидеть на иголках. Это жить с теми, кто пришел. Это – к той большой закрепощенности своя внутренняя, и они сливаются. Отсюда хамство в неожиданный адрес. М. Жванецкий.
Дураки очень любят наказывать умных. Во-первых, себя поднимают. Во-вторых, умней получаются. В-третьих, все видят, кто главный. Единственное – потом не знают, что делать. М. Жванецкий.
Настоящая ненависть сама себе придумывает аргументы и находит факты. Можно стать изобретателем от ненависти. Опровержения для ненавидящего ничего не значат – они нужны третьему, который стоит неподалеку. М. Жванецкий.
Веселая, как любовь: когда фригидность снизу, а импотенция сверху. М. Жванецкий.
Концов счастливых не бывает. Если счастливый, это не конец. М. Жванецкий.
Рядом с нами живут люди на всех ступенях развития человека, и присутствие высокоразвитого индивида в более низкой должности не помогает низкоразвитому, а обижает его. М. Жванецкий.
Людей, умеющих решать, мало, умных среди них еще меньше. Много решительных дураков. А когда человек безапелляционно говорит, тебя так и тянет выполнить. М. Жванецкий.
Вся страна производит впечатление тяжело работающей, ничего при этом не производя. М. Жванецкий.
Скажите, вам не приходила в голову такая мысль: «Почему те, кто варят обеды, толстые, а те, кто их едят, худые?». М. Жванецкий.
Нельзя быть честным и нечестным в одно и то же время, даже если это происходит в разных местах. М. Жванецкий.
Обильная пища вызывает склероз сосудов. Ограниченная – вспыльчивость. Сидение – гипотонию. Стояние – тромбофлебит. Что с человеком ни делай, он упорно ползет на кладбище. М. Жванецкий.
Мне иногда поговорить, и то если вы будете молчать. М. Жванецкий.
Перестать прислушиваться к большинству. Оно хуже соображает. М. Жванецкий.
Как живешь? Только подумаешь, так и ответить нечего, а не подумаешь – и отвечать не стоит. М. Жванецкий.
Мы работали-работали, копили-копили, а терять нам нечего. М. Жванецкий.
Этакое состояние запора при бурной работе организма. М. Жванецкий.
Мы тоже хотим долго жить, потому что нам наша жизнь не нравится. М. Жванецкий.
Не только ты в долгу перед нами, но и мы в долгу перед тобой, и защитим, и не дадим тебе плохо умереть. М. Жванецкий.
Всю силу вложить в удар и долго любоваться на дело рук своих. М. Жванецкий.
Оскорбить может только плохой человек. Хороший уйдет от твоей обиды. М. Жванецкий.
Он так часто делал то, что ему не нравилось, что, когда это ему понравилось, он понял, что занимается не своим делом. М. Жванецкий.
Когда еды много, привыкаешь мгновенно и перестаешь замечать. Никакой благодарности. М. Жванецкий.
Любить – значит говорить с каждым пальчиком отдельно. М. Жванецкий.
История России – борьба невежества с несправедливостью. М. Жванецкий.
Они – наша энергия. Мы – их природная сообразительность. Они хотят от нас правды, снабжая нас ложью. Сами открыть ничего не могут, но другим могут помешать, отчего тоже приобретают известность.
Да, эти делают карьеру. У них есть главное: они умеют с нами разговаривать. Мы с ними – нет. Они видят нас насквозь, а мы в них ошибаемся.
Нас легко обмануть, мы верим словам, а они – предметам. Мы с радостью наблюдаем силу и сплоченность бездарных, разобщенность и инфантильность мудрых.
В этой суете энергичный подымается на поверхность и долго там плавает, пока не попадает под еще более энергичного. А предыдущий спускается к нам и отдыхает. М. Жванецкий.
Растянутое наслаждение в бедности равно сжатому в богатстве. М. Жванецкий.
Кому везет, тот в работе на сто процентов использует свои мозги: наука, конструирование, писательство.
Когда обращается к людям, он глупеет. Он хочет, чтобы его поняли. Он хочет, чтоб его помнили. Он хочет, чтоб его любили. Он хочет, чтоб его купили. И постепенно от того, что хочет сказать, переходит к тому, что хотят услышать.
Тот, кого знают все – живой памятник на большом народном кладбище. М. Жванецкий.
Талантливый человек слишком неудобен каждому и хорош для всех. Его нельзя принимать в больших дозах.
Талант расцветает в атмосфере любви и восторга. Он неудобен тем, что независим и смел.
Нас тянет к таланту. Слушать его. Сидеть рядом. Надо понимать его узкое предназначение и помогать производить то, что у него лучше получается. Мы должны ему нести сырье, и не бескорыстно. Он весь воз потянет. Он создаст. М. Жванецкий.
Куда деваться человеку не совсем здоровому, но тихому и порядочному? М. Жванецкий.
Если хочешь испытать эйфорию – не закусывай. Это же вечная наша боль – пьем и едим одновременно. Уходит втрое больше и выпивки, и закуски. М. Жванецкий.
Культурный уровень понизился до здравого смысла. М. Жванецкий.
— Нормы утверждены?
— После всенародного обсуждения мною лично. М. Жванецкий.
Свобода, конечно, дороже жизни, но и жизнь чего-то стоит. М. Жванецкий.
«Невежество» построило себе страну и пугает нас словом «родина». М. Жванецкий.
Чего больше всего хочется, когда влезешь наверх? Плюнуть вниз. М. Жванецкий.
На московский желудок обожрешься до оловянных глаз. М. Жванецкий.
В то, что «все разрешено, что не запрещено», — НЕ ВЕРЮ. И не поверю никогда. Сто раз буду биться, умру на границе запрещено-разрешено, а не пересеку явно, потому что знаю – тяжело в Воркуте пожилой женщине с гитарой. М. Жванецкий.
В Москве появился телефон для самостоятельного, независимого, одиночного секса. М. Жванецкий.
Индивидуальное развитие идет на смену коллективной недоразвитости. М. Жванецкий.
Мы стоим на земле, где лежат кости миллиардов ходивших и весело встречавших. М. Жванецкий.
Источник
Блондинка спинным мозгом чувствую блондинка хазанов
Ночное
Хазанов читал замечательный рассказ Михаила Городинского вот он:
НОЧНОЕ
Страна Италия была хоть и красивая, но мучительная.
К вечеру от жары, бдительности, экономии и быстрой ходьбы скопом Пилюгин нещадно уставал. Скинув сандалеты, вытянув наконец натруженные об Неаполь ноги, он прилег.
Его соседа по гостиничному номеру оленевода Бельдыева ела ностальгия. Первые дни он еще как-то держался и в Риме во время экскурсии задал вопрос экскурсоводу: не знает ли она, как запрягать оленя. Во Флоренции он купил мыльницу, блесну и, с рук, тамошнего мотыля. После чего совсем потерял интерес и занемог. Прошлой ночью Пилюгин проснулся от какого-то странного звука. Бельдыев сидел на полу, курил самокрутку, свернутую из тысячелировой бумажки, раскачивался и тоненьким голосом напевал: ‘Нарьян-Мар, Нарьян- Мар, городок невелик и не мал. ‘.
Теперь Белдыев лежал на спине поперек кровати и что-то шептал на своем северном языке.
Пилюгин мгновенно заснул и стал видеть сон, который приснился ему в первую же ночь этого заграничного путешествия и снился с тех пор даже наяву. Он видел густой домашний борщ с островками сметаны и кусок черного хлеба, который можно есть и не считать угробленные лиры. Вот-вот должны были появиться домашние пельмени с маслом и перцем, но вместо этого в дверь номера громко постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел старший их туристической группы.
— Собирайтесь, товарищи! — громко сказал старший, — нам дали ‘добро’ на стриптиз!
Пилюгин ничего не понял, но слез с кровати и стал собираться.
— Поднимайтесь, Бельдыев! — сказал старший. — Мы едем в ночной бар!
— Не хочу бара, хочу Нарьян-Мара. — складно проскулил маленький Бельдыев.
Старший хотел что-то объяснить, но передумал, снял Бельдыева с кровати, всунул его в одежду, крепко взял обоих туристов под руки и повел вниз в холл отеля, где дремали остальные мужчины группы.
— Товарищи! — разбудил старший. — Мы оказались первой туристической группой, которой доверили просмотр здешнего стриптиза. Вы, конечно же, понимаете, что в связи с этим на нас ложится. Все ли готовы правильно увидеть это уродливое явление?
Мужчины молчали.
— Товарищи! — продолжил старший. — Вот как, по-вашему, должен человек гордый, непримиримый, уверенный в завтрашнем дне отреагировать, если чуждая ему женщина на чужбине под чуждую ему музыку будет снимать с себя чуждую ему одежду? К тому же не просто так, а за деньги?
— Он должен подойти и сказать: ‘Зря стараешься, подруга! Надевай все обратно и возвращайся в семью!’ — высказался рыжий турист из Воронежа.
— Неправильно, — сказал старший, — это грубо и не по- европейски. Они подумают, что вы человек с узким кругозором и у себя в Воронеже никогда не видели стриптиза. Давайте рассмотрим аналогичный случай. Вот вы стоите у себя дома у окна, а в окне напротив стоит и смотрит на вас обнаженная женщина. Ваши действия?
— Ну, стою еще полчаса, а потом ухожу.
— Куда уходите?
— В другую комнату. Там у меня тоже окно, только побольше.
— И что вы при этом чувствуете?
— При этом я чувствую уверенность в завтрашнем дне.
— Вы за кого меня принимаете? — яростным шепотом спросил старший.
— А вы за кого меня принимаете? — переспросил турист из Харькова.
Вообще этот харьковчанин был какой-то подозрительный. В Риме неожиданно выяснилось, что он знает, когда и кем основан этот город.
— Не пойду! — вдруг решительно заявил турист Мамаладзе из Батуми. Руки и губы у него дрожали. — Я никуда не пойду.
— Это еще почему? — поинтересовался старший.
— А я не уверен, что правильно отреагирую. Я человек специфический, южный. Без пищи неделю могу. Без воды пять дней могу. Без женщины, конечно, тоже. некоторое время дня могу. Но нахожусь, как сказать. в этом. в приподнятом настроении.
— Не может быть и речи, Мамаладзе! Вы же знаете, какая обстановка в мире! А мы тут оставим вас одного, да еще в таком настроении.
Старший вскинул левую руку, посмотрел на часы, вскинул правую, посмотрел на вторые часы, выстроил всех по росту, пересчитал, загибая пальцы, затянул на Бельдыеве ремень и скомандовал: ‘Вперед!’
В ночном баре тихо играла музыка. Народу было мало, подскочивший итальянец указал на свободные места у самой эстрады, которая пока пустовала и находилась в полумраке.
— Там вам будет хорошо! — объяснил он на таком же ломаном, и группа четким строевым шагом двинулась в дальний конец зала.
Размещались недолго. Минут сорок. Правильнее всего, конечно, было бы посадить спиной к предстоящему стриптизу всех. Но столики были круглые и, как ни пробовали, кто-то все равно оказывался лицом, в лучшем случае — боком. Наконец после многочисленных передислокаций группа закрепилась на следующих позициях: Мамаладзе из Батуми располагался к эстраде строго задом. Всякая его попытка обернуться и даже просто пошевелиться была обречена на провал, так как слева его вплотную поджали оленеводом Бельдыевым, а на правом фланге — больно умным туристом из Харькова, возможные шевеления которого, в свою очередь, ограничивал Пилюгин — он был посажен так, что между ним и харьковчанином не оставалось никакого зазора. Бельдыева подперли рыжим воронежцем. Лицом к передовой сидели: семидесятипятилетний хлопкороб Толетбаев из Туркмении в тюбетейке и старший.
Смугленький официант принес меню.
— Что-то сегодня ничего не хочется — сразу выразил общее мнение старший, поспешно откладывая меню в сторону. Он сделал официанту знак, улыбнулся и объяснил: — К сожалению, бамбино, мы все за рулем.
— Причем за одним, — добавил словоохотливый воронежец.
— Так что, будьте добры, шесть порций содовой. Без виски! — заказал старший и, чтобы, не дай Бог, не принесли наоборот, дважды добавил, что без него.
Официант поклонился и пошел прочь, но его окликнул турист из Харькова.
— А я, пожалуй, оставлю автомобиль здесь и обратно поеду на такси, — заявил он, — в общем, принесите-ка мне коктейль.
Какой вкус у виски без содовой, Пилюгин не знал. Но содовую без виски он, оказывается, с детства пил на улицах родного Нижнего Тагила за одну копейку, а чаще — за удар по автомату кулаком. Однажды с женой Любашей они стучали по автомату так, что вылетели даже лед и соломинка.
Содовую цедили молча. Сжатый до абсолютной неподвижности Мамаладзе, не моргая, глядел на Толетбаева, как будто раздеваться должен был хлопкороб. Старенький Толетбаев в ожидании стриптиза то и дело вскидывал упавшую вниз голову и ловил свою тюбетейку. Бельдыев выуживал из бокала и посасывал ледяные кубики, выплевывая их обратно и, как доктор, приникая к соломинке ухом, слушал звуки в бокале. Воронежец, не отрываясь, глядел в бокал харьковчанина.
Пошел уже второй час ночи, и Пилюгин чувствовал жуткую усталость. Такого напряжения не было даже в прошлом году во время рекордной плавки, когда двое суток без сна и отдыха он провел у мартена. Все эти итальянские дни он чувствовал себя человеком, которому за свои восемьсот пятьдесят рублей доверили беречь какую-то страшную тайну. И еще эти чертовы лиры, лиры, лиры. Куда лучше, спокойнее было с рублем, что каждое утро, кроме субботы и воскресенья, выдавала жена Любаша. Сейчас у Пилюгина оставалось одно желание: как-то пережить этот стриптиз, перемочь завтрашний день, а послезавтра живым и здоровым сесть в поезд, который повезет их домой. Он уже было подумал, что пронесет, что ввиду позднего часа или болезни этой стриптизерки чуждое явление отменили. Но вдруг где-то сзади зажегся свет, сбоку захлопали, и музыка стала громче.
Мамаладзе напрягся, ноздри его вздулись, на шее выступили вены.
— Блондинка, — сказал он, — я спинным мозгом чувствую — блондинка!
— Тощенькая, да к тому же в возрасте, не на что смотреть, — объяснил старший и достал из кармана полевой бинокль.
Харьковчанин тем временем отсосал из бокала очередную порцию и так проворно и лихо, что никто опять не успел опомниться, повернулся со стулом на сто восемьдесят градусов.
— Так, мужики, сейчас будет платье снимать, — обрадовался он.
— Ну и пусть снимает, тихонько сказал воронежец. Он манипулировал соломинкой и в конце концов как бы невзначай сунул ее в бокал харьковчанина. После этого, так же как бы невзначай, припал к соломинке ртом. Золотистый коктейль стал быстро убывать.
— Осталась в неглиже, продолжал комментировать харьковчанин.
Слову ‘неглиже’ почему-то жутко обрадовался Бельдыев. Он вдруг захлопал в ладоши, громко засмеялся, но старший тут же засунул оленеводу в рот горсть ледяных кубиков из его же бокала.
— Ну, а сейчас. — торжественно оповестил харьковчанин.
— Слушай, дорогой, — взмолился Мамаладзе, — я тебя не как садиста, я тебя как человека прошу, не мучай. Хочешь, летом ко мне в Батуми приезжай, я тебе койку бесплатно — ну, за два рубля в сутки сдам. только помолчи, дорогой.
Об этой миниатюре Геннадия Хазанова я вновь вспомнил, пока писал материал о выступлении Taran Trio.
Давным-давным-давно, ещё в студенческую юность, по рукам ходила магнитофонная запись молодого тогда ещё Геннадия Хазанова, начитанная им для души в 1982 году. О том, чтобы исполнить её с эстрады в то время не могло быть и речи. Уж больно неприглядная картинка вырисовывалась. Впрочем, будем честными — совершенно правдивая.
Михаил Городинский. Ночное
Страна Италия была хоть и красивая, но мучительная.
К вечеру от жары, бдительности, экономии и быстрой ходьбы скопом Пилюгин нещадно уставал. Скинув сандалеты, вытянув наконец натруженные об Неаполь ноги, он прилег.
Теперь Белдыев лежал на спине поперек кровати и что-то шептал на своем северном языке.
Пилюгин мгновенно заснул и стал видеть сон, который приснился ему в первую же ночь этого заграничного путешествия и снился с тех пор даже наяву. Он видел густой домашний борщ с островками сметаны и кусок черного хлеба, который можно есть и не считать угробленные лиры. Вот-вот должны были появиться домашние пельмени с маслом и перцем, но вместо этого в дверь номера громко постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел старший их туристической группы.
Пилюгин ничего не понял, но слез с кровати и стал собираться.
— Поднимайтесь, Бельдыев! — сказал старший. — Мы едем в ночной бар!
— Не хочу бара, хочу Нарьян-Мара… — складно проскулил маленький Бельдыев.
Старший хотел что-то объяснить, но передумал, снял Бельдыева с кровати, всунул его в одежду, крепко взял обоих туристов под руки и повел вниз в холл отеля, где дремали остальные мужчины группы.
— Товарищи! — разбудил старший. — Мы оказались первой туристической группой, которой доверили просмотр здешнего стриптиза. Вы, конечно же, понимаете, что в связи с этим на нас ложится. Все ли готовы правильно увидеть это уродливое явление?
— Товарищи! — продолжил старший. — Вот как, по-вашему, должен человек гордый, непримиримый, уверенный в завтрашнем дне отреагировать, если чуждая ему женщина на чужбине под чуждую ему музыку будет снимать с себя чуждую ему одежду? К тому же не просто так, а за деньги?
— Неправильно, — сказал старший, — это грубо и не по- европейски. Они подумают, что вы человек с узким кругозором и у себя в Воронеже никогда не видели стриптиза. Давайте рассмотрим аналогичный случай. Вот вы стоите у себя дома у окна, а в окне напротив стоит и смотрит на вас обнаженная женщина. Ваши действия?
— Ну, стою еще полчаса, а потом ухожу.
— В другую комнату. Там у меня тоже окно, только побольше.
— И что вы при этом чувствуете?
— При этом я чувствую уверенность в завтрашнем дне.
— Вы за кого меня принимаете? — яростным шепотом спросил старший.
— А вы за кого меня принимаете? — переспросил турист из Харькова.
Вообще этот харьковчанин был какой-то подозрительный. В Риме неожиданно выяснилось, что он знает, когда и кем основан этот город.
— Не пойду! — вдруг решительно заявил турист Мамаладзе из Батуми. Руки и губы у него дрожали. — Я никуда не пойду…
— Это еще почему? — поинтересовался старший.
— А я не уверен, что правильно отреагирую. Я человек специфический, южный. Без пищи неделю могу. Без воды пять дней могу. Без женщины, конечно, тоже… некоторое время дня могу. Но нахожусь, как сказать… в этом… в приподнятом настроении.
— Не может быть и речи, Мамаладзе! Вы же знаете, какая обстановка в мире! А мы тут оставим вас одного, да еще в таком настроении…
В ночном баре тихо играла музыка. Народу было мало, подскочивший итальянец указал на свободные места у самой эстрады, которая пока пустовала и находилась в полумраке.
— Там вам будет хорошо! — объяснил он на таком же ломаном, и группа четким строевым шагом двинулась в дальний конец зала.
Размещались недолго. Минут сорок. Правильнее всего, конечно, было бы посадить спиной к предстоящему стриптизу всех. Но столики были круглые и, как ни пробовали, кто-то все равно оказывался лицом, в лучшем случае — боком. Наконец после многочисленных передислокаций группа закрепилась на следующих позициях: Мамаладзе из Батуми располагался к эстраде строго задом.
Всякая его попытка обернуться и даже просто пошевелиться была обречена на провал, так как слева его вплотную поджали оленеводом Бельдыевым, а на правом фланге — больно умным туристом из Харькова, возможные шевеления которого, в свою очередь, ограничивал Пилюгин — он был посажен так, что между ним и харьковчанином не оставалось никакого зазора. Бельдыева подперли рыжим воронежцем. Лицом к передовой сидели: семидесятипятилетний хлопкороб Толетбаев из Туркмении в тюбетейке и старший.
Смугленький официант принес меню.
— Что-то сегодня ничего не хочется — сразу выразил общее мнение старший, поспешно откладывая меню в сторону. Он сделал официанту знак, улыбнулся и объяснил: — К сожалению, бамбино, мы все за рулем…
— Причем за одним, — добавил словоохотливый воронежец.
— Так что, будьте добры, шесть порций содовой. Без виски! — заказал старший и, чтобы, не дай Бог, не принесли наоборот, дважды добавил, что без него.
Официант поклонился и пошел прочь, но его окликнул турист из Харькова.
— А я, пожалуй, оставлю автомобиль здесь и обратно поеду на такси, — заявил он, — в общем, принесите-ка мне коктейль…
Какой вкус у виски без содовой, Пилюгин не знал. Но содовую без виски он, оказывается, с детства пил на улицах родного Нижнего Тагила за одну копейку, а чаще — за удар по автомату кулаком. Однажды с женой Любашей они стучали по автомату так, что вылетели даже лед и соломинка.
Содовую цедили молча. Сжатый до абсолютной неподвижности Мамаладзе, не моргая, глядел на Толетбаева, как будто раздеваться должен был хлопкороб. Старенький Толетбаев в ожидании стриптиза то и дело вскидывал упавшую вниз голову и ловил свою тюбетейку. Бельдыев выуживал из бокала и посасывал ледяные кубики, выплевывая их обратно и, как доктор, приникая к соломинке ухом, слушал звуки в бокале. Воронежец, не отрываясь, глядел в бокал харьковчанина.
Пошел уже второй час ночи, и Пилюгин чувствовал жуткую усталость. Такого напряжения не было даже в прошлом году во время рекордной плавки, когда двое суток без сна и отдыха он провел у мартена. Все эти итальянские дни он чувствовал себя человеком, которому за свои восемьсот пятьдесят рублей доверили беречь какую-то страшную тайну. И еще эти чертовы лиры, лиры, лиры… Куда лучше, спокойнее было с рублем, что каждое утро, кроме субботы и воскресенья, выдавала жена Любаша.
Сейчас у Пилюгина оставалось одно желание: как-то пережить этот стриптиз, перемочь завтрашний день, а послезавтра живым и здоровым сесть в поезд, который повезет их домой. Он уже было подумал, что пронесет, что ввиду позднего часа или болезни этой стриптизерки чуждое явление отменили. Но вдруг где-то сзади зажегся свет, сбоку захлопали, и музыка стала громче.
Мамаладзе напрягся, ноздри его вздулись, на шее выступили вены.
— Блондынка, — сказал он, — я спинным мозгом чувствую — блондынка!
— Тощенькая, да к тому же в возрасте, не на что смотреть, — объяснил старший и достал из кармана полевой бинокль.
Харьковчанин тем временем отсосал из бокала очередную порцию и так проворно и лихо, что никто опять не успел опомниться, повернулся со стулом на сто восемьдесят градусов.
— Так, мужики, сейчас будет платье снимать, — обрадовался он.
— Ну и пусть снимает, тихонько сказал воронежец. Он манипулировал соломинкой и в конце концов как бы невзначай сунул ее в бокал харьковчанина. После этого, так же как бы невзначай, припал к соломинке ртом. Золотистый коктейль стал быстро убывать.
— Осталась в неглиже, продолжал комментировать харьковчанин.
— Ну, а сейчас… — торжественно оповестил харьковчанин.
— Слушай, дорогой, — взмолился Мамаладзе, — я тебя не как садиста, я тебя как человека прошу, не мучай… Хочешь, летом ко мне в Батуми приезжай, я тебе койку бесплатно — ну, за два рубля в сутки сдам… только помолчи, дорогой…
Чтобы отогнать этот кошмар, Пилюгин моргнул, достал из кармана бумажку, где крупными печатными буквами были написаны заветные размеры и роста. И тут он увидел, что совсем рядом с их столиком улыбается, изгибается и зовет руками обнаженная женщина.
Итальяночка в самом деле была не ахти. По всем основным показателям — примерно так в четверть его жены Любаши. Потайные ее места прикрывали два кусочка голубой материи.
Пилюгин с облегчением отметил, что никаких постыдных желаний, да и вообще желаний, у него не возникло. В общем, как эта дамочка ни старалась, как ни обольщала, в этот решающий момент из наших не дрогнул никто. Даже харьковчанин — и тот не улыбался, не говоря уже о свежезамороженном, сильно побелевшем Бельдыеве.
Женщина, однако, не уходила. Она все еще вставала в позы, казавшиеся ей пикантными, зазывала танцевать, но лицо у нее сделалось жалобное, и тушь потекла…
— Финита! Финита контракто! — вдруг запричитала она. — Мужчино индифферентно! Мужчино абсоютно индифферентно! О миа импресарио! Финита! Финита!
— Ясное дело, — перевел воронежец, — волчьи законы. У нас бы до пенсии стриптизила себе потихоньку, никто бы слова не сказал!
— Финита! Финита! — продолжала стонать итальяночка, но вдруг махнула рукой, приблизилась к столику и по-русски зашептала: — Едва конци с концами свожу! До каждой получки у соседей стреляю! Детишек двое, муж к другой ушел, кобелино… Понимаете, ни снять, ни надеть нечего! В чем хожу, то и снимаю! Не губите, соколки! Не дайте пополнить многочисленную армию итальянских безработных!
Мамаладзе вздохнул, достал кошелек и вытряхнул на стол всю валюту. Пилюгин тоже полез в карман, где оставалось в аккурат теще на сомбреро… Ему было жаль итальяночку. Он всегда жалел женщин, детей, маленьких животных и угнетенные народы планеты.
— О, мама миа! — вновь застонала итальянка и в такт музыке стала рвать на себе волосы. — Ну при чем тут деньги! Неужели на этом свете не осталось ни одного мужчины!
Все взоры устремились на старшего.
— Вопрос серьезный, надо решать, — сказал он наконец, — какие будут предложения?
— Предлагают кандидатуру Бельдыева, — сказал воронежец, — заодно и оттает.
Все посмотрели на заиндевевшего оленевода.
— Нет, пофигуристее надо, — сказал старший, — итальянка настырная попалась, неровен час, обнажиться заставит.
— Ну, тогда, конечно, предлагаю кандидатуру Мамаладзе, — предложил воронежец.
— У меня самоотвод, — сказал Мамаладзе и покраснел.
— Престо! Престо! — умоляла итальяночка. — Сколько можно, скоро кончится, нельзя ли побыстрее?!
— Мы, гражданочка, побыстрее не умеем, — строго сказал воронежец. — Вот прения закончим. Потом проголосуем. Тогда и вам заключительное слово дадим. Предлагаю кандидатуру глубоко начитанного товарища из города Харькова.
— К сожалению, друзья, у меня стенокардия, — сказал харьковчанин, положив руку на сердце, висцеральная форма, вегетативное расширение правого желудочка, автеромотозное изменение сосудов и экссудативный плеврит.
— Это уж как водится, — усмехнулся воронежец, — у прямых людей, так у тех и болезни прямые — перелом оконечностей, стригучий лишай, белая горячка с перепою… Ну, а как интеллигенция, так сразу авторемонтозное изменение сосудов…
Наступила тишина. Старший поглядел на Пилюгина. Сколько помнил себя Николай Пилюгин, нет-нет, да на него глядели вот так вдруг бережно, вдруг ласково, выручай, мол, дорогой наш товарищ Колюня, спасай цех, спасай план, что- либо спасай, ты ж, Колюня, не будешь обсуждать, выкобениваться, искать виновных…
— Давай, Николай Васильевич, — как-то вдруг хорошо, по-свойски сказал старший, — если что, мы тебя с тыла прикроем.
Под мелодию Адриано Челентано он неторопливо преодолел полутемный зал. Достигнув эстрады, повернулся лицом к публике и вежливо поклонился. Повеселевшая итальяночка пританцовывала рядом и влюбленно глядела на своего спасителя. Она по-детски хлопала в ладоши, смеялась и всячески призывала мужчину снимать пиджак. Некоторое время Пилюгин стоял в нерешительности, потом взял ближайший стул, поставил его на эстраду, снял пиджачок купленный специально для Италии в кредит и аккуратненько, чтобы не помять, повесил его на стул.
Вот сейчас заново послушал, заново перечитал и понял, что то ли я что-то пропустил, то ли исполнение 1982 года немного отличалось от этого. Было короче, энергичнее, что ли… Из памяти выпали целые пассажи. И хотя бобина с этой миниатюрой, пожалуй, цела, магнитофона, чтобы её проиграть давным-давно нет…
Впрочем, надеюсь, это не помешало вам получить удовольствие от этой миниатюры. А школоте не понять…
Стамбул. Фонтан около Софийского собора.
баклажанчик 🙂
в смысле фиолетовый слегка.
а вообще веселая картинка 🙂 если точку съемки взять чуть пониже то ещё веселей была бы.
Гы. А Вы на блондинку не очень похожи. 😉 Фото классно схвачено.
(2) Vasiliy Smirnov: да . есть что-то баклажанное..)
блондинок и спинным мозгом и на расстоянии
Хорошая работа! Настроенческая! Нравится!
(3) Олевелая Эм: Вы правы, на нее я не похож. Подвел его спинной мозг.
Если честно с названием мучался, но если кому-то нравится, значит попал.
(2) Vasiliy Smirnov: Фиолетовый, значит синяк.
Спасибо за совет. Как-то пытался в Лондоне сфотографировать негра, играющего на саксофоне. Он бросил дудеть и давать на меня орать, бежал за мной метров 50, еще чут чуть и мы бы подрались. С тех пор с неграми осторожничаю. Этого сфотографировал пару раз со спины, он заметил и только улыбнулся.
(1) Julijah: (4) PNS: (5) Марья Гордеева: Спасибо!
Источник