Мы с радостью узнали

Мы с радостью узнали

Михаил Михайлович Пришвин

Как заяц сапоги съел

Нынешний председатель колхоза в Меринове Иван Яковлевич – великий мастер подвывать волков. Суеверные люди думают даже, что если нет в округе волков, на его вой приходят и отзываются. В этом охотничьем деле он был учеником известного по всей нашей области мага и волшебника охоты Филата Антоновича Кумачева.

Проезжая на днях возле Меринова, мы завернули к председателю чайку попить и кстати узнать, благополучно ли теперь поживает друг наш Филат Антонович. Так пришли мы в избу, поздоровались, сели за стол и, конечно, с охотником то-се про охотничью жизнь: что в начале войны охотничьи ружья почему-то отобрали, а теперь вернули, – не значит ли это, что война скоро кончится.

– Вам-то, Иван Яковлевич, – спросили мы, – вернули ваше ружье?

– Вернули, – сказал он с горечью, – только поглядите, в каком виде вернули.

Мы поглядели на свет стволы – ни одной раковины, и только в левом патроннике две, не имеющие никакого значения царапинки. Ясно было, что царапинки были предлогом, чтобы похвалиться перед нами уходом своим за любимым ружьем.

– Такое ружье, – сказал хозяин, – и такое обращенье.

– Царапинки не имеют никакого значения.

– Вам это царапинки, а мне раны, – ответил хозяин.

– Это ружье дорогое, – поддержала мужа жена его Авдотья Ивановна, – это ружье стоит, пожалуй, рублей тысячу двести.

– Что-о? – огрызнулся хозяин.

Жена поняла по строгому голосу, что ошиблась, и стала заботливо вытаскивать муху из меда.

А Иван Яковлевич покачал головой с ехидной улыбкой и сказал своей почтенной и любимой жене, что не бабьему уму судить о таких вещах, как охотничье ружье, и что есть вещи на свете драгоценные, и есть, которым и быть не может никакой цены.

– Это ружье, – сказал он значительно, – вещь неоценимая, мне подарил его сам Филат Антонович Кумачев.

И тут мы с большой радостью узнали, что не только жив и здоров наш старый друг и охотник, но еще и ведет за собой самый отчаянный партизанский отряд из своих друзей-охотников.

– В такие-то годы! – подивились мы.

– А что ему годы, – ответил Иван Яковлевич, – на то и есть мужественный человек и герой, чтобы годы свои красить. Не берут его годы.

Председатель наклонился в сторону подпечья и сказал туда, в подпечь, тихо и ласково:

И как только вымолвил председатель это слово, из-под печи вышел здоровенный матерый заяц-русак.

– Вот, товарищи, – сказал Иван Яковлевич, – этот заяц – не простой русак. Прошлый год я поймал его, – был меньше кошки. Держал в кадушке, на капусте вырастил, а когда осенью хотел к празднику зарезать, – что-то в этом зайце мне показалось: пожалел. И вот через этого зайца владею теперь ружьем.

– Значит, – сказали мы, – не ружье принесло зайца охотнику, а заяц – ружье.

– Кроме шуток, – ответил Иван Яковлевич, – истинно так, через этого зайца именно я свое ружье получил.

И рассказал нам историю, как заяц Руська у начальника партизанского отряда Кумачева съел сапоги.

Было это на переломе войны, когда немцы подходили к Москве, и их артиллерийские снаряды стали так недалеко ложиться от Меринова, что один попал даже в пруд. В это время отряд Кумачева затаился в лесном овраге, а сам начальник, Филат Антонович, пришел ночевать к своему ученику – председателю Ивану Яковлевичу.

– Какой же он стал теперь, Кумачев, в партизанском-то виде? – спросили мы с интересом.

– А точно такой, как был, – ответил Иван Яковлевич: – рост – колокольня, плечи – косая сажень, ну, глаз, вы знаете, у него один, другой выбило пистоном, одноглазый великан, зато какие сапоги – американские, рыжие, на крючках. И вооружение полное, и притом еще дробовик. «Зачем, – спрашиваю, – еще и дробовик-то носите?» – «А для потехи», – говорит. Вот какой молодец! И годов шестьдесят с хвостиком.

Мы подивились. Хозяин опять нам повторил, что мужественный человек свои годы красит, и продолжал свой рассказ о том, как заяц сапоги съел.

Случилось это ночью, все уснули в избе, а Руська вышел из-под печи и принялся работать над сапогами начальника. Что он там нашел себе, этот заяц русский, в том месте, где американцы своим способом соединяют голенища с головкой? За целую ночь заяц только и сделал, что начисто отделил голенища от головок. Русский заяц будто захотел понять, как надо шить сапоги на американский манер. Ну, конечно, и на головках и на голенищах тоже выгрыз пятнышки и вокруг сапогов за ночь наложил много орешков. Поутру первая встала Авдотья Ивановна. Как глянула, так и обмерла: на глазах ее заяц кончал сапоги. И какие сапоги!

– Иван Яковлевич, – разбудила она мужа, – погляди, заяц что сделал.

– Что такое заяц? – спросил спросонья муж.

– Сапоги съел, – ответила жена.

Открыл глаза спящий – и не верит глазам. А русак шмыг – и под печь. Ужаснулись супруги. Шепчутся меж собой, ахают, тужат.

– Чего вы там шепчетесь? – спросил начальник, не открывая глаз. – Я не сплю.

– Батюшка, Филат Антоныч, прости нас, беда у нас в доме, такая беда – сказать страшно.

– Что? Немцы? – вскочил начальник партизан и схватился за наган.

– Какие там немцы – заяц, заяц, родной. Погляди сам.

Поглядел начальник своим единственным глазом: головки и голенища лежат отдельно и вокруг пол усыпан заячьими орешками.

– Так это заяц мои сапоги съел?

– Так точно, батюшка, никто другой – заяц съел сапоги.

– Вредная тварь, – сказал начальник.

И надел сначала голенища, потом головки, концы же голенищ вмял под края головок. После этого оделся, умылся и зарядил дробовик.

– Ну, вызывай своего зайца на расправу. А то он и твои сапоги съест.

– Руська, Руська, – позвал хозяин.

И как невиноватый, заяц выходит, перебирает губами, глядит кругло, ждет узнать, для чего его вызвали.

Партизан в него целится. И чуть бы еще. партизан опустил ружье.

– Ты сам убей его, – сказал он, – мне что-то противно в ручного зайца стрелять.

После того поклонился хозяйке, поблагодарил, простился и вышел. А ружье так и оставил на столе заряженное, с взведенными курками.

– Значит, – сообразил Иван Яковлевич, – надо сейчас зайца убить, а ружье вынести хозяину.

Источник

Приоткрою жизнь свою. Часть десятая

Со школой также крупно повезло. О первом школьном дне уже рассказывал. Вновь напоминаю – в первые, послевоенные, годы страна серьёзно голодала.

Восторг Победы сменился тяжкими трудовыми буднями. В городе ночами хозяйничали банды уголовников, участились грабежи и убийства. Люди со страхом пересказывали друг другу слухи о беспощадной банде «Чёрная кошка». В тёмное время суток боялись выходить на улицу. Освещение в городе по сей день хромает, а тогда было вообще точечным. Сбегать вечером на улицу в туалет было для многих, особенно детей и женщин, сродни подвигу. Снятие с рук мужчин часов «Победа», а с женских – «Звезда» было обыденным явлением. Я с ужасом однажды утром увидел в траве труп молодого мужчины.

В школе было сумрачно и прохладно. Запомнился такой случай: учительница в качестве наказания поставила у доски зашалившего ученика, минут через пять мальчишка плашмя столбом рухнул в обморок и разбил нос. Не трудно представить, какой испуг испытал класс и особенно наша милая дорогая учительница. Или вот ещё: осенним солнечным утром (наверное, я был учеником второго или третьего класса) пришёл в класс первым. На кафедре за столом уже сидела в своём строгом чёрном платье очень бледная и печальная Анастасия Ивановна Куприянова, я поздоровался. Она подозвала меня, дала 200 рублей и попросила сбегать на рынок купить ей немного чёрного хлеба.

Был период, когда учеников младших классов вынуждены были немного подкармливать. Прямо во время второго урока каждому давали по четвертинке чёрного хлеба. Да, многие голодали – хлеба не хватало. Люди ночами группами шли к хлебным магазинам занимать очередь. На руки выдавали не более одной буханки чёрного хлеба (белый был большой редкостью), поэтому дети по утрам сразу после сна бегали к открытию магазина, чтобы встать (нередко со скандалом) в плотную очередь к отстоящему ночь своему взрослому члену семьи. Очередь, в конце концов, победили с помощью семейных мешочков. Каждая семья сдавала в закреплённый по адресу проживания магазин мешочек, на котором химическим карандашом, а лучше вышиванием, помечали адрес и состав семьи. Как мне помнится, такой порядок распределения хлеба оказался разумным.

Возвращаюсь в школу. Она была самой лучшей и самой крупной в городе, работала в три смены. Славилась успехами в учёбе и спорте, что собственно и не мудрено, ведь в ней работал ряд выдающихся преподавателей, которые эвакуировались из Ленинграда и Москвы. Особым авторитетом выделялись: Бердичевская Рашель Лазаревна – педагог от Бога, обладала энциклопедическими знаниями. Кроме естественных предметов (ботаника, зоология, анатомия, основы дарвинизма), которыми обучала нас с пятого класса, она ещё в старших классах преподавала немецкий язык, была блестящим знатоком русского языка и литературы. Она, так изложила учение англичанина Ч. Дарвина, что сформировала меня убеждённым материалистом. Кроме того, воспитывала своим необыкновенно тёплым обликом и интеллигентностью. Но как нелегко в те годы жилось этой хрупкой пожилой женщине. Ведь вождь никогда не забывал, чтоб народ уважал власть, его надо постоянно держать в страхе, тем более многие, как было отмечено выше, буквально с рождения вызывают подозрение. В конце своей жизни он взялся за евреев – был раздут разнузданный государственный антисемитизм. Запомнился дикий случай, как одноклассник Закарецкий на замечание, сделанное ему Рашель Лазаревной во время урока, злобно ответил, чтобы она не забывала о своей национальности. Класс оцепенел, но смельчака поставить на место, зарвавшегося наглеца, среди нас тогда не нашлось.

Но я запомнил и другой волнующий эпизод. В 1972 году в школе торжественно праздновали двадцатипятилетний юбилей. На праздник пришли выпускники многих прошлых лет, присутствовала даже небольшая группа первого выпуска. В коридоре первого этажа и красочно оформленном актовом зале гости на старых фотографиях, что висели на стенах, находили себя, своих друзей и учителей. Некоторых учителей мы с радостью узнали и увидели в президиуме. Там сидела на самом краю и наша Рашель Лазаревна, ей было уже за восемьдесят. В приветственной речи оратор, открывавший праздник, каждого педагога-ветерана под аплодисменты называл поимённо. Каждое имя, как и положено, встречали аплодисментами. А когда прозвучало имя – Бердичевская Рашель Лазаревна, зал не сдержался – все в порыве встали и продолжительными благодарными и бурными аплодисментами приветствовали великого педагога. Посланник от первого выпуска вбежал на сцену с букетом цветов и подарком. Никогда после я в жизни подобного выражения благодарной памяти и уважения не видел, не слышал и не переживал.

Дань уважения была оказана, естественно, и другим замечательным учителям. Беляева Надежда Ивановна, потрясающей красоты женщина, влюблённая в русскую литературу, особенно девятнадцатого века. Факия Малиховна Салимова – просто выдающийся химик. Наша последняя добрая классная руководительница – Шевкунова Галина Васильевна, преподаватель математики, обаятельная девушка, недалеко ушедшая от нас по возрасту. Сразу после окончания Башкирского пединститута пришла к нам и стала как бы связующим звеном между поколениями. А каков был директор школы, наш железный Яфаев – образец порядка и дисциплины, фронтовик!

В каждом классе к знаковым датам выпускалась стенгазета, в которой обязательно должна была быть патриотическая передовица. Её, как правило, доверяли писать редактору или одному из успешных учеников, требовались заметки о классной жизни, критика недостатков, желательно с карикатурами. Меня почему-то включили в редколлегию художественным оформителем. Я никогда не умел толком рисовать, так себе чуть – чуть малевал, чему немного научил Рашит. Отбиться от этой общественной работы мне не удалось. К особо важным датам стенгазеты и фотомонтажи для всеобщего обозрения вывешивались в коридор и пионерской комнате. Спортзал красочно украшали яркими плакатами с мудрыми высказываниями вождей, учёных и классиков литературы, превращая его в актовый зал. Здесь для младших классов устраивали пионерский костёр, а для старшеклассников – торжественный вечер. У костра школьники читали стихи, пели, играли на музыкальных инструментах. Как-то и мне повезло гордо продекламировать стишок про великого Сталина. Завидовал ребятам, которые исполняли на скрипке и фортепьяно полонез Огинского или чардаш Брамса. Модно ещё было выстраивать, стоя друг на друге атлетические пирамиды.

Особо запомнился день празднования семидесятилетия вождя Сталина, 21 декабря 1949 года. Коридор в школе сверкал чистотой, яркими стенгазетами, до блеска натёртым полом, нарядно одетыми преподавателями. В пионерской комнате величественный портрет вождя утопал в алых стягах, на аккуратно установленные, покрытые красными скатертями столах от каждого класса лежали альбомы с фотографиями его героической биографии, которые ученики вырезали из журналов и вклеивали в альбомы. Поражала необыкновенная для школы тишина, никто не бегал, все передвигались тихо и спокойно, не кричали, не смеялись громко. Стояла торжественная тишина.

В год смерти Сталина я очень тяжело переболел брюшным тифом. Продолжительное время пролежал в инфекционной больнице в беспамятстве, без преувеличения был на грани гибели. Видимо, поэтому маму допустили в заразное отделение, на целых десять суток, для ухода за мной. О том, что мама лежала со мной, узнал лишь после выхода из больницы в самом начале марта 1953 г. Школу ещё не мог посещать и лежал дома. И вдруг 4 марта из соседней комнаты услышал по радио голос Левитана, который трагическим тоном зачитал правительское сообщение о внезапном тяжёлом заболевании Сталина, кровоизлияния в мозг. Вождь лежал в беспамятстве, без всякой надежды на выздоровление. Народ замер в страхе перед будущим, как же будем дальше жить. Радио беспрерывно рыдало траурной классической музыкой. Она прерывалась на короткие паузы зачитыванием бюллетеней об ухудшении состояния вождя и сообщениями из регионов страны о том, как народ тяжело переносит неимоверное и так неожиданно свалившееся горе. Но самое страшное известие прозвучало утром шестого марта о том, что в 21 часов 50 минут пятого марта сердце Иосифа Виссарионовича остановилось. Люди замерли в ужасе. Точно можно повторить слова поэта Маяковского: «Ужас из железа выжал стон. По большевикам прошло рыдание». Совсем о других эмоциях говорили вышедшие впоследствии на волю арестанты многочисленных лагерей. Смерть «отца всех народов» они выражали криками «ура» и в воздух бросали свои засаленные изношенные «чепчики».

На Красной площади срочно к мавзолею добавили имя «Сталин», а внутри, рядом с гробом Ленина, подготовили место для гроба вождя. Девятого марта состоялись похороны. Мне исполнилось тогда четырнадцать с половиной лет, уже остро чувствовал эпохальность события, поэтому внимательно слушал траурные речи с трибуны Мавзолея. Первым выступил председатель (верный знак, что именно он возглавит правительство) похоронной комиссии Г.М. Маленков. Георгий Максимилианович говорил нужные слова спокойным ровным голосом. Затем к микрофону подошёл Берия. Лаврентий Павлович протокольную речь произносил бодро, без малейшей тени печали. И лишь в речи Вячеслава Михайловича Молотова звучала неподдельная человеческая скорбь и печаль, его голос дрожал, и, казалось, он вот-вот зарыдает.

Впоследствии, просматривая кинохронику, убедился в правильности своего восприятия. Удивительно, но жизнь продолжалась. Ну да, женский праздник в том году, разумеется, пропал, но весна стремительно приближалась и народ под солнечными лучами начал постепенно привыкать жить без вождя. Конечно, год оказался трудным.

Автор: Гарри УБЕРТ

Издание «Истоки» приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!

Источник