Клайв льюис and радость

Льюис Клайв — Льюис Клайв Настигнут Радостью

Льюис Клайв — Льюис Клайв Настигнут Радостью краткое содержание

Книга «Настигнут радостью» К.С.Льюиса (1898-1963), современного классика английской литературы и христианского мыслителя, это духовная автобиография, охватывающая его жизнь до обращения к Христу

Льюис Клайв Настигнут Радостью — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Настигнут радостью — нетерпелив как ветер.

Эта книга написана отчасти для того, чтобы поведать о том, как я пришел от атеизма к христианству, отчасти же доя того, чтобы исправить некоторые неверные представления. Окажется ли она столь же важной для читателя, как для меня самого, зависит от того, приобщен ли он к тому, что я назвал «Радостью». Если это чувство кто- то и знал, рассказать о нем все-таки нужно, и я отваживаюсь писать о нем, поскольку не раз убеждался, что стоит человеку упомянуть о самых сокровенных и любимых переживаниях, как непременно найдется хотя бы один слушатель, который откликнется: «Как! Неужели и вы тоже. Я-то думал, я один такой».

Сейчас я хочу рассказать историю своего обращения; это не автобиография и уж ни в коем случае не «Исповедь», как у Августина, тем более — Руссо. Чем дальше продвигается повествование, тем очевиднее оно расходится с «нормальной» автобиографией: в первых главах приходится расстилать сеть как можно шире, чтобы к тому моменту, когда наступит духовный кризис, читатель уже знал, каким меня сделал опыт детства и отрочества. Завершив строительство фундамента, я перехожу к самой теме, выпуская все факты (важные для обычной биографии), которые не связаны с развитием личности. Невелика потеря, в любой известной мне автобиографии интереснее всего главы, посвященные первым годам жизни.

Боюсь, что мой рассказ выйдет удручающе личным; ничего подобного я прежде не писал и, скорее всего, не стану писать и впредь. Я постарался написать уже первую главу так, чтобы читатели, которым подобное чтение противопоказано, поняли сразу, во что их втягивают, закрыли книгу и не тратили время понапрасну.

Я счастлив, но не очень защищен.
Мильтон

Я родился зимой 1898 в Белфасте, отец мой был юристом, мать — дочерью священника. У моих родителей, было только двое детей (оба — мальчики), причем я почти на три года младше брата. В нас соединились два очень разных рода. Мой отец первым в своей семье получил высшее образование: его дед был фермером в Уэльсе; его отец, самоучка, в молодости работал на заводе, потом эмигрировал в Ирландию и к концу жизни стал совладельцем фирмы «Макилвейн и Льюис», занимавшейся изготовлением паровых котлов и строительство пароходов, Моя мать, урожденная Гамильтон, принадлежала к роду священников, юристов и морских офицеров; ее предки со стороны матери, Уоррены, гордились происхождением от нормандского рыцаря, погребенного в Баттлском аббатстве.

Столь же разными, как и происхождение, были и характеры моих родителей. Родня отца — подлинные валлийцы, сентиментальные, страстные, склонные к риторике, легко поддающиеся и гневу и любви, они много смеялись, много плакали и совсем не умели быть счастливыми. Гамильтоны — более сдержанная порода, они ироничны, проницательны и в высшей степени одарены способностью к счастью; они направляются к нему прямиком, как опытный путешественник к лучшему месту в вагоне. С ранних лет я чувствовал огромную разницу между веселой и ровной лаской мамы и вечными приливами и отливами в настроениях отца. Пожалуй, прежде чем я сумел подобрать этому определение, во мне уже закрепилось некое недоверие, даже неприязнь к эмоциям — я видел, как они неуютны, тревожны и небезопасны.

По тем временам мои родители считались людьми «умными», начитанными. Мама получила степень бакалавра в Королевском Колледже (Белфаст), была очень способна к математике и незадолго до смерти сама начала обучать меня французскому и латыни. Она с жадностью набрасывалась на хорошие романы, и я думаю, что доставшиеся мне в наследство тома Толстого и Мередита купила именно она.

Вкусы отца заметно отличались от маминых: он увлекался риторикой и в молодости выступал в Англии с политическими речами; будь он «джентльменом с независимыми средствами», он бы, несомненно, избрал политическую карьеру. Если б не донкихотское чувство чести, он бы, пожалуй, мог преуспеть в парламенте, поскольку обладал многими из требовавшихся тогда качеств — внушительной внешностью, звучным голосом, подвижным умом, красноречием и отличной памятью. Отец любил политические романы Троллопа — как я теперь догадываюсь, прослеживая карьеру Финеаса Финна, он тешил собственные желания и мечты. Он увлекался поэзией, риторической и патетической — из всех пьес Шекспира он предпочитал «Ютслло». Ему нравились почти все юмористы, от Диккенса и до Джейкобса, и сам он был непревзойденным рассказчиком, одним из тех рассказчиков, которые поочередно перевоплощаются во всех своих персонажей. Как он радовался, когда ему выпадало посидеть часок — другой с братьями, обмениваясь «байками» (так в нашей семье почему — то называли анекдоты).

Ни отец, ни мама не любили тех книг, которые я предпочитал с того самого момента, как научился выбирать их сам. Их слуха не коснулся зов волшебного рога. В доме не водилось стихов Китса или Шелли, томик Колриджа, насколько мне известно, никто не раскрывал, так что родители не несут ответственности за то, что я вырос романтиком. Правда, отец почитал Теннисона, но как автора «Локсли холла»; я не услышал из его уст ни строчки из «Лотофагов» или «Смерти Артура». А мама, как мне говорили, и вовсе не любила стихи.

У меня были добрые родители, вкусная еда, садик, где я играл он казался мне огромным; было и еще два сокровища. Первое — это няня, Лиззи Эндикотт, в которой даже взыскательная детская память не обнаружит ничего, кроме доброты, веселья и здравомыслия. Тогда еще не додумались до «ученых бонн», и благодаря Лиззи мы проросли корнями в крестьянство графства Даун и мир для нас не разделился на социальные слои. Благодаря все ей же я на всю жизнь избавлен от распространенного предрассудка — отождествления манер и сущности. С младенчества я твердо знал, что есть шутки, которыми можно поделиться с Лиззи, но которые совершенно неуместны в гостиной; и столь же твердо я знал, что Лиззи — очень хорошая.

Вторым подарком судьбы я назову брата. Он был тремя годами старше, но никогда не вел себя как «большой», мы рано сделались товарищами, даже союзниками, хотя похожи не были. Это заметно и по нашим первым рисункам (не помню времени, когда мы не рисовали). Из — под кисти брата выходили поезда, корабли, я же (если только не брался ему подражать) создавал то, что мы называли «одетыми зверюшками», то есть человекообразных животных. Брат рано перешел от рисования к сочинительству; его первое произведение называлось «Юный раджа». Так он присвоил себе Индию, а моим уделом стала сказочная страна Зверюшек. От первых шести лет моей жизни, о которых я веду рассказ, рисунков не сохранилось, но я сберег множество картинок, нарисованных ненамного позже. Мне кажется, они подтверждают, что здесь я был способнее брата: я рано научился изображать движение — фигурки действительно бега — ли и сражались, и с перспективой у меня все было в порядке. Но ни у меня, ни у брата не найдется ни единого рисунка, ни единой черты, вдохновленной порывом к красоте, сколь угодно примитивной. Здесь есть юмор, движение, изобретательность, но нет потребности в форме и строе. И к природе мы равнодушны до слепоты. Деревья торчат, точно клоки шерсти, насаженные на спицы, — можно подумать, мы не видели листьев в том самом саду, где проводили каждый день. Теперь я понимаю, что «чувство прекрасного» вообще обошло стороной наше детство. На стенах нашего дома висели картины, но ни одна из них нас не привлекала, и, по совести говоря, ни одна того не заслуживала. В окрестностях не было красивых домов, и мы не подозревали, что дом может быть красивым.

Источник

Клайв Стейплз Льюис. Настигнутый радостью

— Как все-таки про­изо­шло обра­ще­ние ко Христу?

— В вос­по­ми­на­ниях Льюис рас­ска­зы­вает, что оно рас­тя­ну­лось на несколько лет. Это был дол­гий внут­рен­ний про­цесс, кото­рый Льюис поме­чает какими-то внеш­ними маяками.
Сна­чала была под­го­товка ума. Учеба у част­ного репе­ти­тора по имени Уильям Керк­пат­рик — с него позже Льюис спи­сал доб­ро­де­тель­ных раци­о­на­ли­стов Дигори в «Нар­ниях» и Макфи в «Мер­зей­шей мощи» — стала для него шко­лой мысли: юный Льюис еще до уни­вер­си­тета про­чел в ори­ги­нале Гомера, Вер­ги­лия и Данте — важ­ней­ших для него авто­ров. А учась в Окс­форде, со вре­ме­нем он стал пони­мать, что самые инте­рес­ные люди, его дру­зья, заклю­чают в себе два самых непри­ят­ных каче­ства, кото­рые Льюис при­вык пре­зи­рать: во-пер­вых, они хри­сти­ане, во-вто­рых, като­лики! Это каса­ется, глав­ным обра­зом, Джона Тол­кина. Они сбли­зи­лись, почув­ство­вав себя род­ствен­ными душами, по любви к север­ной мифо­ло­гии — Льюис ходил на семи­нары Тол­кина по изу­че­нию древ­не­ис­ланд­ского языка.
Он про­хо­дил как бы рели­ги­оз­ный путь чело­ве­че­ства: сна­чала — при­ня­тие моно­те­изма, потом уже — хри­сти­ан­ства. Сна­чала Льюис понял, что Бог есть и Он един — то есть стал теи­стом. А послед­нее, что под­толк­нуло его к при­ня­тию хри­сти­ан­ства, — раз­го­вор с Тол­ки­ном о мифе. В авто­био­гра­фии Льюис пишет, что на сле­ду­ю­щий день он ехал в авто­бусе и в какой-то момент вдруг отчет­ливо осо­знал, что Хри­стос — Сын Божий…

— Он сразу сде­лался про­по­вед­ни­ком христианства?

— Как только он обра­ща­ется, сразу же начи­нает об этом сви­де­тель­ство­вать! Если к своим юно­ше­ским лите­ра­тур­ным опы­там, уже гово­ря­щим о мас­штабе даро­ва­ния, Льюис все же не отно­сился серьезно, стес­нялся их, то, став хри­сти­а­ни­ном, он понял, что обрел голос, что может и хочет гово­рить и писать о вере. И понял, что его голос пред­на­зна­чен не только для ака­де­ми­че­ской среды, но для ауди­то­рии более широкой.
Тут инте­рес­ная дина­мика. Видно, что это неве­ро­ятно страст­ная натура: он назы­вает себя самым «упи­ра­ю­щимся» обра­щен­ным в Англии! Он сопро­тив­лялся Богу, но пони­мал, что от Бога ему никуда не деться. «Эта борьба была про­иг­рана, и я был на коле­нях, я молился». Какова была эта сила сопро­тив­ле­ния! Он волей про­ти­во­стоял тому, к чему его все подви­гало. Льюис не про­сто про­чел Биб­лию, он понял, что она прав­дива. Его страсть про­ти­во­сто­я­ния Богу пере­пла­ви­лась в страсть про­по­веди. Это очень красиво!
Но писать бого­слов­ские сочи­не­ния Льюис, в общем, начал не по своей воле… К концу 30‑х годов он стал изве­стен в Окс­форде как хри­сти­ан­ский поле­мист и кри­тик. И ему пред­ло­жили напи­сать книгу о про­блеме стра­да­ния. Льюис долго сопро­тив­лялся, воз­ра­жая, что он не имеет права писать о стра­да­нии. Он гово­рил: живи я во время гоне­ний, под пыт­ками навер­няка бы отрекся, поскольку ника­кой я не стоик! А тео­ре­ти­че­ски рас­суж­дать на такие темы — неправильно.

— Но ведь его дет­ство было далеко не безоблачным…

— Ну, все-таки это не совсем то — дет­ские пере­жи­ва­ния, дет­ские травмы. В конце жизни он все-таки стра­да­ние на себе испы­тал все­рьез, заново. Хотя было бы упро­ще­нием гово­рить, что только в конце жизни, потому что на самом деле вся жизнь Лью­иса — очень и очень непростая.
Только посту­пив в Окс­форд, в 1917 году он бро­сает учебу и идет доб­ро­воль­цем на фронт. В око­пах он подру­жился с одним моло­дым чело­ве­ком, и они пообе­щали друг другу: тот из них, кто оста­нется в живых, дол­жен после войны поза­бо­титься о роди­те­лях погиб­шего. В итоге погиб друг Лью­иса, сам Льюис после ране­ния был демо­би­ли­зо­ван и, вер­нув­шись в Окс­форд, посе­лился непо­да­леку от уни­вер­си­тета вме­сте с этой мис­сис Мур и ее доче­рью. И так полу­чи­лось, что они про­жили вме­сте три десятка лет.
Один его био­граф очень эффектно опи­сы­вает, напри­мер, такой момент. Льюис пишет о радо­сти сво­ему кор­ре­спон­денту (а это был напря­жен­ней­ший период работы над «Хро­ни­ками Нар­нии») и при этом в своем днев­нике рас­ска­зы­вает: мис­сис Мур больна и схо­дит с ума, брат пьет, он вынуж­ден ходить за ними, как нянька, да еще и уби­рать за уми­ра­ю­щей соба­кой. То есть Льюис живет, в общем, в насто­я­щем аду, а то, что выхо­дит из-под его пера, дышит неве­ро­ят­ной радо­стью! Как обычно, в жизни все гораздо слож­ней, чем в мифе о Лью­исе. Его жизнь — вполне себе подвиг.

— Его авто­био­гра­фия — по сути, исто­рия обра­ще­ния — назы­ва­ется «Настиг­нут радо­стью». И вообще, радость — очень важ­ное для него слово. Почему?

— Да, слово «радость» сопро­вож­дает всю его духов­ную био­гра­фию. Этим сло­вом он назы­вал некий опыт, пожа­луй, мисти­че­ский, пере­жи­тый в дет­стве, сви­де­тель­ство­вав­ший о том, что, ска­жем так, этот мир — это далеко не всё. Он очень остро чув­ство­вал радость как сви­де­тель­ство этого сверхъ­есте­ствен­ного опыта, кото­рый про­буж­дает христианство.
Все, кто о нем пишут, гово­рят, что Льюис умуд­рился писать так, что эта радость ока­зы­ва­лась «вплав­лена» в ткань его книг. Потому они так и дей­ствуют: это не только смыслы, это еще и огонь, вплав­лен­ный в эти смыслы, он чув­ству­ется, он передается.
Это осо­бенно впе­чат­ляет фило­ло­гов — что Льюис сразу начи­нает «взры­вать» изнутри те формы, с кото­рыми рабо­тает как уче­ный. В тот момент, когда про­ис­хо­дило обра­ще­ние в хри­сти­ан­ство, он писал книгу об алле­го­ри­че­ской тра­ди­ции, и, пере­жив обра­ще­ние, он сразу же опи­сы­вает это в виде алле­го­рии. Это пер­вое, что он пишет уже как хри­сти­а­нин — «Блуж­да­ния палом­ника», совре­мен­ное пере­ло­же­ние «Пути палом­ника» Джона Бэньяна, памят­ника англий­ской рели­ги­оз­ной лите­ра­туры. То есть Льюис не в силах сохра­нять дистан­цию, он сразу берет свое откры­тие как рабо­чий мате­риал и делает из этого книжку. И это книжка — про­по­ведь! Он все время рабо­тает с тем мате­ри­а­лом, с кото­рым свя­зан про­фес­си­о­нально. Это живое отно­ше­ние к тому, чем он занят. К при­меру, когда он пишет науч­ную фан­та­стику — она апо­ло­ге­тична, и «Пере­ландра» — это «пере­плав­лен­ный» Миль­тон, кото­рым он в этот момент зани­ма­ется! Все «три Лью­иса» свя­заны друг с дру­гом уди­ви­тель­ным обра­зом и друг друга питают.

— А как же дет­ский опыт, из-за кото­рого он поте­рял веру? Как он его переосмысливает?

— Надо ска­зать, важ­ней­шее для меня каче­ство Лью­иса — это цель­ность. Пси­хо­логи гово­рят, что корень мно­же­ства про­блем чело­века в том, что он рас­ко­лот: дет­ский опыт куда-то вытес­ня­ется, не пере­ра­ба­ты­ва­ется. У Лью­иса же вся внут­рен­няя работа видна в его кни­гах: все пере­жи­тое он таким обра­зом пере­ра­ба­ты­вал. Нет тем, кото­рые были бы скрыты, вытес­нены, забыты. Поэтому он так и убе­ди­те­лен: тра­ге­дия потери веры, обида, с одной сто­роны, давала топ­ливо для сопро­тив­ле­ния Богу, а с дру­гой сто­роны, потом эта же страсть пре­вра­ти­лась в огонь при­ня­тия и радости.
— Став хри­сти­а­ни­ном, как именно он при­ми­рился со смер­тью матери?

— Во-пер­вых, он очень серьезно и глу­боко это про­ра­ба­ты­вает в «Хро­ни­ках Нар­нии». Там есть исто­рия про маль­чика Дигори, кото­рого Лев посы­лает при­не­сти яблоко жизни, а ведьма его убеж­дает это яблоко забрать себе и отдать уми­ра­ю­щей матери. Льюис про­ра­ба­ты­вает этот ком­про­мисс и при­хо­дит к тому, что невоз­можно взять это яблоко и исполь­зо­вать в своих инте­ре­сах, то есть попы­таться добиться от Бога опре­де­лен­ного резуль­тата. Это было бы маги­че­ское отно­ше­ние к Богу.
А во-вто­рых, его жизнь делает виток, и исто­рия с мате­рью фак­ти­че­ски повторяется…

Источник