Есть такие чувства которые поднимают нас от земли

Есть такие чувства которые поднимают нас от земли

Ася встретила нас на самом пороге дома; я снова ожидал смеха; но она вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.

— Вот он опять, — заговорил Гагин, — и, заметь, сам захотел вернуться.

Ася вопросительно посмотрела на меня. Я в свою очередь протянул ей руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики. Мне стало очень жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку: ее внутреннее беспокойство, неуменье держать себя, желание порисоваться — все мне стало ясно. Я понял, почему эта странная девочка меня привлекала; не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.

Гагин начал копаться в своих рисунках; я предложил Асе погулять со мной по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.

— И вам не скучно было без нас? — начала Ася.

— А вам без меня было скучно? — спросил я.

Ася взглянула на меня сбоку.

— Да, — ответила она. — Хорошо в горах? — продолжала она тотчас, — они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали брату, но я ничего не слыхала.

— Вольно ж было вам уходить, — заметил я.

— Я уходила . потому что . Я теперь вот не уйду, — прибавила она с доверчивой лаской в голосе, — вы сегодня были сердиты.

— Отчего же, помилуйте.

— Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досадно, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.

— И я рад, что вернулся, — промолвил я.

Ася повел плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.

— О, я умею отгадывать! — продолжала она, — бывало, я по одному папашиному кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.

До этого дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это поразило.

— Вы любили вашего батюшку? — проговорил я и вдруг, к великой моей досаде, почувствовал, что краснею.

Она ничего не отвечала и покраснела тоже. Мы оба замолкли. Вдали по Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.

— Что же вы не рассказываете? — прошептала Ася.

— Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? — — спросил я.

— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня. по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Лорелее? Ведь это ЕЕ скала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду. Мне правится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами.

Ася подняла голову и встряхнула кудрями.

— Ах, мне хорошо, — проговорила она.

В это мгновенье до нас долетели отрывочные, однообразные звуки. Сотни голосов разом и с мерными остановками повторяли молитвенный напев: толпа богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями.

— Вот бы пойти с ними, — сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ослабевавшим взрывам голосов.

— Разве вы такая набожны?

— Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг, — — продолжала она. — А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?

— Вы честолюбивы, — заметил я, — вы хотите прожить не даром, след за собой оставить.

— А разве это невозможно?

«Невозможно», — чуть было не повторил я. Но я взглянул в ее светлые глаза и только промолвил:

— Скажите, — заговорила Ася после небольшого молчания, в течение которого какие-то тени пробежали у ней по лицу, уже успевшему побледнеть, — вам очень нравилась та дама . Вы помните, брат пил за ее здоровье в развалине, на второй день нашего знакомства?

— Ваш брат шутил; мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере теперь ни одна не нравится.

— А что вам нравится в женщинах? — спросила Ася, закинув голову с невинным любопытством.

— Какой странный вопрос! — воскликнул я.

Ася слегка смутилась.

— Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и боюсь говорить.

— Говорите, ради бога, не бойтесь, — подхватил я, — я так рад, что вы, наконец, перестаете дичиться.

Ася опустила глаза и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за ней такого смеха.

— Ну, рассказывайте же, — продолжала она, разглаживая полы своего платья и укладывая их себе на ноги, точно она усаживалась надолго, — рассказывайте или прочитайте что-нибудь, как, помните, вы нам читали из «Онегина» .

Она вдруг задумалась .

проговорила она вполголоса.

— У Пушкина не так, — заметил я.

— А я хотела бы быть Татьяной, — продолжала она все так же задумчиво. — Рассказывайте, — подхватила она с живостью.

Но мне было не до рассказов. Я глядел на нее, всю облитую ясным солнечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас, внизу, над нами — небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насыщен блеском.

— Посмотрите, как хорошо! — сказал я, невольно понизив голос.

— Да, хорошо! так же тихо отвечала она, не смотря на меня. — Если бы мы с вами были птицы, — как бы мы взвились, как бы полетели . Так бы и утонули в этой синеве . Но мы не птицы.

— А крылья могут у нас вырасти, — возразил я.

— Поживите — узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. Не беспокойтесь, у вас будут крылья.

— Как вам сказать. Кажется, до сих пор я еще не летал.

Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.

— Умеете вы вальсировать? — спросила она вдруг.

— Умею, — ответил я, несколько озадаченный.

— Так пойдемте, пойдемте . Я попрошу брата сыграть нам вальс . Мы вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.

Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею — и несколько мгновений спустя мы кружились в тесной комнате, под сладкие звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило вдруг сквозь ее девически строгий облик. Долго потом рука моя чувствовала прикосновение ее нежного стана, долго слышалось мне ее ускоренное, близкое дыхание, долго мерещились темные, неподвижные, почти закрытые глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.

Источник

есть чувства, которые поднимают нас от земли

‘..если б мы с вами были птицы, — как бы мы взвились, как бы полетели.. Так бы и утонули в этой синиве.. Но мы не птицы.
— А крылья могут у нас вырасти, — возразил я.
— Как так?
— Поживите — узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. ‘
И.С. Тургенев «Ася»

Перестаньте сожалеть..
что было, то ушло.
ушло.. — ну и пусть!
значит, так должно быть.
да.. это больше, чем лукавство.
обманывая себя, пытаюсь и вас убедить во лжи.
знаете, мне было так больно..
видеть ваши метания..
слышать не те слова.. и понимать, что всё зря..
и моя любовь к вам.
но разве это возможно? — любовь — зря.. —
так не бывает.
и вот спустя пару веков,
когда нас и наших с вами глупостей давно уже нет,
любовь всё так же витает где-то над тихими водами Рейна, наполняя воздух..
моя любовь к вам..
тогда.. в той маленькой тёмной комнатке..
касаясь вас и боясь..
я была Ваша..
и мне казалось у вас дрогнуло сердце.
но вы слишком боялись себя,
слишком многое возлагали на разум,
не слышали сердца..
напротив я..
совершенно обезумевшая,
не надеялась на взаимность.. боялась мечтать и..
фейерверком самых нежных чувств во мне пульсировало желание
быть с вами в последний раз.
и вышло так, что проиграли мы оба.

а теперь где-то затёртая до дыр наша с вами боль
открыта повестью под ясным светом луны..
и кто-то без сна шепчет буквы о нас,
невольно роняя слезу

Источник

Есть чувства, которые поднимают нас над землёй

-Вы меня слушаете, молодой человек?
Меня будто вырвали из долгого сна. Я резко сделал глубокий вдох и посмотрел по сторонам. Постепенно ко мне возвратилось сознание, и я понял, где нахожусь. Казалось, меня придавили чем-то тяжёлым, и я не мог пошевельнутся.
-Вы на допросе, господин, — отозвался тот же человек.
-Да, да, я знаю. Прошу прощения, я не спал уже несколько суток, — ответил я.
-Мне очень жаль, но мы вынуждены продолжить, — ответил странный человек, черты лица которого я не мог различить. — Итак, вы признаете себя виновным?
-В чем же?
-В преступлении Родиона Романовича?
-Ах, вы про Раскольникова? Нет, я не признаю.
-Отчего же. Как мы все знаем, он совершил двойное убийство, его невозможно оправдать.
-Нет, я как раз не его убийство оправдываю. Я пытаюсь вам свою невиновность доказать. Вы не можете себе представить, сколько я мучился все это время. Депрессия поглотила меня целиком на несколько месяцев. Ах, да, Раскольников. Бедный малый. он все-таки решился. Когда он замышлял убийство старухи, меня терзали сомнения: стоит ли жертвовать здравым рассудком, жизнью и непорочной совестью ради какого-то жалкого доказательства. Ха-ха, он после совершенного дурачил всех и, в особенности, себя: ведь никакое ни благо общественнее сподвигло его на это деяние, а только лишь это чувство, которое живет в каждом человеке: страсть к доказательству своей правоты, своего величия, исключительности. Каким бы ни был человек, с дурными или иными намерениями, ему требуется признание, во-первых, от самого себя.
-Подождите. Но как вы думаете, чего именно хотел Раскольников?
-Что хотел Раскольников? Я так почувствовал, что он жизни хотел. Да! Ни славы от народа, для которого он якобы решился на преступление, ни денег старухи-процентщицы, он буйства хотел. Ему нужно было сказать: я могу это сделать, и не потому что я Наполеон, Солон или Магомет, а просто человек. Но тут встает другой вопрос: человек, как ничтожная частичка Вселенной или как настоящая единица, не подчиняющаяся общественному порядку? Вот он и сказал, точнее попытался. Только рот его раскрылся в попытке выдавить звук, так он сразу же упал в огромную беспросветную пропасть.
-И каковы были ваши действия?
-Он дал мне всю власть над ним, и я уже ничего поделать не мог: пользовался слабостью его разума. Убивая впервые, он трепетал всем телом. Внутри же его била лихорадка, и в тот самый момент, когда Родя находился на грани сумасшествия, он чувствовал себя тем, кто способен вершить человеческие судьбы и властвовать. И что же? Повластвовал маленько, а тут и платить за все пришла пора. Сначала ему тяжело было: не мог он никак справится с этой ношей, откладывал признание до последней минуты. Но в конце понял все-таки, что он человек, не частичка и не единица, а просто человек, каков он есть: может где-то слепой к другим, где-то слишком самоуверенный и смелый, но просто человек.
-И после всего вы его не оставили?
-Конечно, нет. И не зря. Через время он открыл в себе нечто особенное. Долго мы с ним к этому «нечто» шли, потому как не хотел он меня слушать. Помню, как я обрадовался, когда он на каторге упал к ногам Сони и понял, что все это время великое счастье перед ним близко-близко находилось. Если бы Раскольников не стыдился этой бедной девушки, путь который был порочен, однако затмил своим величием путь Родиона. Ох, если бы он признал в себе человека и жил по-человечески с самого начала, то может и легче ему было бы прийти к осознанию того, что любовь — такое простое на первый взгляд, но удивительно сильное чувство, заставляющее жить и возрождаться.
-Как занимательно, — пробубнил человек. — Какой комментарий можете дать по поводу его будущего?
-Я очень рад за Родиона Романовича. Не думаю, что он полностью раскаялся, но он делает шаги к нравственному очищению, — уверено ответил я.
-Мне понятен ваш ответ. Но ваша совесть не так чиста, как может показаться. Попробуем зайти с другой стороны. Как вы, например, оцениваете свою деятельность в жизни Михаила Юрьевича Лермонтова после смерти Александра Сергеевича Пушкина?
-Могу сказать, что Лермонтов — великий поэт и такой же невольник чести, как и сам Пушкин. Михаил Юрьевич чувствовал через меня, что именно роднило его с Александром Сергеевичем. Он прекрасно понимал значение Пушкина не только для России, но и для всего мира. После страшной новости гордыня закипела в Лермонтове, и он не смог оставить такое горестное событие, как смерть его обожаемого поэта, в стороне. Вы бы знали, что с ним происходило, когда он создавал стихотворение «На смерть поэта». Он писал, зачеркивал запятые и снова писал, совершенно забыв про осторожность. Лермонтов творил в тот момент не для славы и всеобщего обожания, а ради правосудия, которое уже ничем не могло помочь убитому. Это было сродни отчаянному крику. По моим сосудам разлилось самое откровенное буйство поэта и его неспособность промолчать. Но я не могу быть ответственен за его дурные поступки. Например, только Лермонтов вправе отвечать за то, что легкомысленно язвил Мартынову и последовал по тому же пути, что и Пушкин. Однако представьте, сколько вдохновения было в этом человеке, сколько замечательных произведений он создал, и все благодаря мне. Разве можно запретить рождаться и жить таким людям?
-Сложный вопрос. — ответил человек и незамедлительно продолжил. — То есть, вы смеете полагать, что все убийства и злодеяния ничего не значат, и их вот так легко можно оправдать человеческой натурой?
-Я вам говорил, что не оправдываю преступлений. Человеческая натура несовершенна, она мечется в поисках истины, с трудом приближаясь к идеалу простоты. Но в том и смысл, разве нет?
Человек помолчал немного, вздохнул, сказал, что допрос окончен, и оставил меня одного. Через некоторое время состоялся суд, на котором я не присутствовал. На нем вынесли следующее: «По решению суда Человеческий Дух оправдан». И в самом конце было прибавлено: «За способность создавать в человеке чувства, поднимающие сие существо буквально над землёй»

Источник

Есть такие чувства которые поднимают нас от земли

Из северной тетради

Понимаем я и ты:
всё в природе скоротечно.

Под Луной ничто не вечно.
Кроме вечной мерзлоты…

Грань очевидного. Авторская программа Юрия Селиванова

Выпуск №28. Кормление Украины отменяется!

Поэты

Свечи не догорели, ночи не отцвели, – вправду ли мы старели, грезя вон там, вдали? Брошенная отрада невыразимых дней! Может, и вправду надо было остаться с ней? Зову служа и праву, прожитое влечёт – что удалось на славу? Только вода течёт. Только года с водою схлынули в те места, где на паях с бедою стынет пролёт моста. Что же мне, брат, не рваться к тайной звезде своей? Некуда мне деваться – ты-то понять сумей. То-то гадай, откуда вьётся седая нить – а подоплёку чуда некому объяснить.

Анонс

В №144 предлагаем окончание цикла статей Валентина Катасонова «Освальд Шпенглер и Россия».

Читайте прозу Владимира Алейникова, о. Николая Толстикова, Ильи Криштула, Юрия Михайлова, Владислава Кураша (Украина).

Как обычно с вами наши публицисты – Юрий Селиванов, Михаил Корниенко (Украина), Юрий Носовский. С публицистикой выступят Василь Ткачёв (Беларусь) и Николай Головкин.

Критика представлена работами Александра Кузьменкова, Инессы Ципоркиной, Михаила Бойко.

Источник