Что чувствует человек под ивл при коронавирусе

«Мне страшно, я задыхаюсь»: о чём просят пациенты с Covid-19 в реанимации. Монологи врачей

Врачи-реаниматологи рассказали, что чувствуют и как ведут себя пациенты с Covid-19, когда попадают в отделение интенсивной терапии.

«Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы»

Тимур Лесбеков, заведующий отделением кардиохирургии Национального научного кардиохирургического центра. Во время вспышки Covid-19 возглавлял отделение интенсивной терапии, куда привозили самых тяжёлых пациентов со всей страны

Сложно описать, что чувствует человек с Covid-19, когда возвращается в сознание. Пациент, очнувшись в обычной реанимации, видит лицо врача. В той реанимации, в которой мы работали, человек просыпается, а перед ним стоит некто в амуниции. Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы и объяснить, что мы медики, что его не захватили инопланетяне. Некоторые пугаются. Выходя из долгой комы, люди испытывают колоссальный стресс, хотя бы потому, что не могут понять, что происходит.

Разговаривать в реанимации пациенты не могут, потому что у них трубка либо во рту, либо в горле. В обоих случаях голосовые связки не могут вибрировать так, чтобы генерировать звуки. Пациентам физически сложно даже глаза открыть.

Если им что-то нужно, показывали жестами. Мы распечатали крупный алфавит, чтобы они могли показывать на буквы. Несколько недель находясь в таком состоянии, многие теряют навык письма, у них не получается чётких символов.

Первое, о чём просят, очнувшись, – это пить. Даже боль не так доминирует, как жажда. Долго находящаяся во рту трубка высушивает всю слизистую оболочку. Чтобы это нивелировать, губы смазываются витамином Е или гигиеническими помадами, полость рта промывается, зубы чистятся.

Просьбы разные: кто-то просит есть, другой – поговорить с ним, потому что нет ни смартфона, ни телевизора, никакого общения, а люди в этом нуждаются.

Одному больному аппарат искусственной почки казался монстром, он всё время пытался от него отстраниться, пнуть. Возможно, это были галлюцинации.

Всё, что происходит вокруг пациента с коронавирусом в реанимации, неестественно. Нет простого человеческого прикосновения, потому что медики в средствах индивидуальной защиты, не в одной паре перчаток. Я делал массаж пациенту сквозь три пары перчаток!

Один из выздоровевших пациентов, когда пришёл в себя, не мог трезво оценить ситуацию. Когда его сознание более или менее прояснилось, у него появились слёзы от осознания того, в какую перипетию он попал. Ведь бороться приходится долго. Человек, проведший месяц в лекарственной коме, потом ещё месяц пытается оправиться от неё. Это даётся очень сложно и истощает морально.

«К смерти пациента невозможно привыкнуть»

Есть те, кто не приходит в себя. Некоторые говорят, что врачи привыкают к тому, что кто-то умирает. Но это не так, к этому невозможно привыкнуть. Каждый раз это случается, будто впервые. Как ветераны не любят говорить о войне, так и врачам тоже не хочется об этом говорить.

Первое чувство, которое возникает, – это злость. Злость на то, что не можешь побороть эту болезнь. Что ты столько сделал, а пациент столько терпел, столько вложено сил, времени. Как бы агрессивно ты ни лечил, какие бы устройства ни использовал, это не помогает. В течение двух месяцев пациент перед твоими глазами, ты проводишь с ним по 6-12 часов в сутки, а он идёт по наклонной вниз. Это страшно.

Родственники, узнав о смерти, не верят, потому что многие в принципе не верят в существование новой инфекции. У них тоже происходит непринятие ситуации и злость, как и у нас. Только их злость направлена на врачей: мол, так долго боролись и ничего не сделали.

Ситуация усугубляется тем, что в реанимацию, где лежат пациенты с Covid-19, родственники попасть не могут, чтобы повидаться или попрощаться. В обычной реанимации процесс происходит на глазах у близких, врач объясняет им всё в присутствии пациента, и это воспринимается несколько иначе, чем в случаях с коронавирусом. Мы звоним им по телефону, нет визуального и тактильного контакта. Родственникам приходится верить нам на слово. Это вызывает агрессию. Их тоже можно понять. Это беспрецедентные условия и для них тоже, не только для нас.

Мы искали выход из ситуаций, когда пациенты вынуждены долго находиться в реанимации, не видя близких. У нас был молодой человек, с родственниками которого я познакомился по телефону. Я знал семью, кто чем занимается. Мы попросили, чтобы ему принесли книги, которые он не дочитал, его дочку попросили нарисовать рисунки. Его супруга вложила на разных страницах книги записки: «Я тебя люблю». Морально на какое-то время это стабилизировало его состояние.

Но есть и другая сторона. Человек начинает хотеть быстро поправиться, а это не получается. У тех, кто идёт на поправку в реанимации, всегда слёзы независимо от возраста. Они радуются, но торопятся быть. Когда их переводят в обычную палату, они думают, что выпишутся через пару-тройку дней. А это затягивается на две-три недели. Это удручает и наступает второй период депрессии.

Из «грязной» зоны инфекционной больницы невозможно что-то вынести, потому что это может быть инфицировано. Мы приобрели смартфон хорошего качества, чтобы документировать свою работу. Однажды мы использовали его, чтобы установить видеосвязь между пациентом и его семьёй. С одной стороны, это хорошо, но нужно понимать, какой пациент. Если он может расстроиться и заплакать, то сам себе навредит, ему вновь потребуется аппаратное дыхание.

Есть ещё пресловутое постановление санврача о том, что в «грязной» зоне нельзя производить фото- и видеосъёмку. Хотя я глубоко убеждён, что это неправильно. Взять итальянцев, которые больше всех пострадали. Они, будучи в этом пекле, документировали данные, проводили вебинары, делились информацией со всем миром, отдавали фотографии с режимами аппаратов, делали съёмку лёгких, сердца, томографию. У нас это запрещают.

Инфекция может тяжело поразить человека любого возраста. У нас был пациент – молодой человек. Он был самым тяжёлым: получил ИВЛ, ЭКМО, лечился два месяца. Уже выписан, но до сих проходит дыхательную реабилитацию.

«Вы будете спать, а мы вам поможем»

Сергей Ким, анестезиолог-реаниматолог Карагандинской областной многопрофильной больницы имени Макажанова

Подключать тяжелобольных пациентов к аппарату ИВЛ нужно лишь в самых крайних случаях, когда другие, не инвазивные методы лечения не работают. Врачам приходится решать ряд проблем, главная из которых – синхронизация дыхания человека и машины. Больному вводят специальные препараты – миорелаксанты. Они позволяют снизить частоту и интенсивность дыхания так, чтобы за человека дышал аппарат. Это чревато тем, что у пациента ослабевают дыхательные мышцы, его дыхание даже после отключения аппарата может оставаться неэффективным, то есть развивается так называемая зависимость от аппарата.

Пока человек подключён к аппарату, он без сознания, его погружают в медикаментозный сон. Ну это же шок для любого нормального человека – осознавать, что ты не дышишь, дышит аппарат. Это психологически очень тяжело, поэтому рекомендовано не держать пациентов в сознании в этот период.

Когда нам приходится подключать человека к аппарату, мы стараемся как можно мягче об этом сообщить. Как правило, больной к этому моменту уже и сам понимает, что иначе никак. Чаще всего люди говорят: «Мне страшно, я задыхаюсь. Я не могу дышать, воздуха мало! Помогите!». Тогда говорим: «Конечно, но вы уснёте и будете спать, а мы в это время вам поможем».

В такие моменты важен контакт врачей с родными пациента. У нас есть специальный врач, который за это отвечает. Если близким мало той информации, которую сообщает наш коллега, назначается время для телефонного разговора с лечащим врачом. Мы всегда стараемся подобрать простые, понятные фразы, чтобы ничего из сказанного нами не могло быть понято двояко.

«Иногда пациенты не понимают, почему их госпитализируют»

Были и такие пациенты, которые говорили, что их нужно выписать, что они не больны и с ними всё хорошо. К примеру, говорили, что намерены жить ровно столько, сколько бог им отмерил.

Но мы ведь знаем, что человек болен, и речь не о плановой операции, когда выбор за самим пациентом, а об агрессивной, опасной инфекции. Если мы этого человека выпишем, или, не дай бог, он сбежит, то он заразит окружающих. В таком состоянии он ещё может сбежать, не сможет через несколько дней, когда начнётся выраженная гипоксия.

Пациентов с гипоксией, как правило, нет в отделениях, мы этого не допускаем. Таких обычно привозят. Они, простите, синего цвета. В тканях катастрофически не хватает кислорода. Они не могут не то чтобы шевелиться, а даже говорить. На эмоции, мысли, сознание – на всё это, в прямом смысле, не хватает воздуха.

Чаще всего поступают пациенты в гораздо лучшем состоянии. Иногда они не понимают, почему их госпитализируют. В таких случаях хорошо работает визуализация. Мы делаем компьютерную томографию, показываем пациенту состояние его лёгких, чтобы он осознал реальность угрозы своей жизни. После этого, как правило, вопросы отпадают.

Почему пациенты не доверяют? Эта ситуация не сложилась в один момент. Это всё копилось и росло как снежный ком. Вспомните 90-е годы, когда ничего не было, а невозможно ведь определить диагноз и оценить риски, когда под рукой только фонендоскоп и молоток. Сейчас ситуация улучшается. Есть довольно большое количество людей, которые с уважением относятся к нашему труду. Как правило, это те, кого врачи спасли, они благодарны. Нам этого достаточно.

«Только 30% из находящихся в реанимации подключают к ИВЛ»

Тимур Капышев, анестезиолог-реаниматолог, директор центра передовых знаний Национального научного кардиохирургического центра, член экспертной группы по оказанию интенсивной терапии пациентам с коронавирусной инфекцией в Казахстане

Когда началась вспышка Covid-19, по приказу министра здравоохранения Елжана Биртанова создали экспертную группу для лечения пациентов в отделениях реанимации. Создали группу помощи медикам по всей стране для ведения тяжёлых пациентов с коронавирусом.

В экспертную группу вошли: инфекционисты, пульмонологи, бойцы невидимого фронта – специалисты сестринского дела, фармакологи, специалисты по заместительной почечной терапии, анестезиологи, реаниматологи. Это большая командная работа. Ведь вирус может поразить не только лёгкие, но и печень, почечную, сердечно-сосудистую, нервную системы.

Мы консультируем врачей. Наша совместная работа, например, помогает во многих случаях избежать необходимости переводить пациентов на ИВЛ или ЭКМО. Избежать ИВЛ помогает виброакустический массаж. За рубежом такой аппаратуры нет, её разработчиком является казахстанская компания. Мы давно применяем этот аппарат для тяжёлых пациентов. По нашей статистике, из 100% находящихся в реанимации пациентов только 30% подключают к ИВЛ.

Не менее сложная процедура ЭКМО, её применяют, когда ИВЛ не помогает больному. Для перекачивания крови (искусственного кровообращения) применяются машины. При этом соединение трубок аппарата с организмом человека происходит путём их введения в крупные артерии и вены или непосредственно в камеры сердца. Основное преимущество ЭКМО – способность поддерживать доставку кислорода.

За всё время работы было проведено четыре имплантации ЭКМО пациентам с коронавирусом. Два пациента, несмотря на проводимые усилия большой команды, скончались. Два других пациента отключены от ЭКМО. Один из них уже выписан из больницы, другой находится на реабилитационной терапии.

Раньше координационный центр экстренной медицины транспортировал самых тяжёлых больных в столицу. Сейчас больных почти не транспортируют в столицу, потому что регионы уже приобрели самостоятельный опыт в лечении таких больных. Но экспертная группа продолжает проводить консультативную помощь по заявкам конкретных специалистов в регионах.

Источник

Исповедь пациентки на ИВЛ: боль страшная, протащило по самому дну

Журналистка рассказала, что испытала, находясь в двухнедельной искусственной коме, когда за неё дышал аппарат

Более 1200 пациентов с коронавирусом в России находятся на искусственной вентиляции лёгких (ИВЛ). За них дышит аппарат, потому что человек не может самостоятельно сделать вдох и выдох. Чтобы подключить пациента к вентилятору, ему проводят интубацию – вставляют трубку в трахею.

Вынести это в полном сознании невозможно, поэтому больного погружают в состояние медикаментозной седации, как говорят специалисты, или в искусственную кому.

Журналист Мария Свешникова пережила этот тягостный опыт пять лет назад. Она решилась рассказать, что чувствует человек, находящийся на ИВЛ.

Мария в больнице

— Мария, что с тобой произошло?

— Мне сделали довольно сложную операцию на брюшной полости в Израиле. Всё прошло достаточно успешно, но потом появилось осложнение – послеоперационная грыжа, Потребовалось ещё одно, на этот раз несложное, вмешательство. В Израиле с койки поднимают быстро, буквально через сутки. Когда я встала, меня пронзила резкая боль, врач дал обезболивающее, и на следующее утро меня выписали из больницы. А вечером я уже кричала от боли. Потом уже мне рассказали, что произошла врачебная ошибка – во время операции образовалась дырка в кишке. Начался сепсис. Подруга позвонила хирургу, он, видимо, сразу понял, что случилась, потому что встречал меня у входа в больницу с каталкой наготове. Я сразу попала на операционный стол. Последнее, что видела уходящим сознанием – сине-зелёное лицо медбрата, который пытался найти мою вену. Меня погрузили в медикаментозную кому, которая продолжалась две недели. За это время мне сделали 8 операций.

— Люди, прошедшие через такое испытание, рассказывают про необычные видения, в которых стирались грани между реальностью и галлюцинациями. Ты что-нибудь видела?

— Потом уже, когда всё было позади, я разговаривала с людьми, которые находились на ИВЛ. Одна знакомая спросила: «А ты тоже видела голубое небо, свет, слышала музыку?» Нет, меня протащило по самому дну. Помню жуткие видения, когда невозможно было понять, что происходило наяву, а что – грезилось!

После первого видения я выдернула трубки. Мне привиделось, что моего сына Мишу убили на войне. Трубки вставили обратно и привязали меня к койке. Во второй раз я усыпила внимание медиков, отвязалась, перекрестилась и, сказав, как православный христианин: «Господи, если на это есть твоя воля…», опять выдернула трубки. Последнее, что помню: подбегает мальчик в кипе и пытается разжать мне зубы, чтобы заставить дышать, а я их стискиваю. Говорю ему: «Зачем?», а он отвечает: «Если тебя Бог спас, значит, зачем-то это нужно…»

— Снова были чудовищные кошмары?

— Кошмары являлись часто, но иногда они становились просто непереносимыми. Я явственно слышала, как персонал, стоя надо мной, решал, что меня надо отключить от аппаратуры, поддерживающей жизнедеятельность. Вроде бы чужой язык, но ты почему-то всё понимаешь. В соседней палате, видимо, кто-то кричал от боли, а мне казалось, что это пытают моего сына, заставляя его подписать согласие на мою эвтаназию. Всё было так мучительно, что в какой-то момент я начала сдаваться, понимая: это конец. Но связь с миром, сегодня близкими людьми не прерывалась даже тогда. Теперь я знаю, как это важно. В самый тяжёлый день моя подруга написала на моей странице в Facebook: «Машка, не смей умирать!»

— Маша, а боль в бессознательном состоянии слышишь?

— Боль была чудовищная. Я даже не думала, что боль бывает такой разнообразной. Самое ужасное: ты не можешь ничего, ни пошевелиться, ни сказать, что тебе больно или холодно. О тебе заботятся, дают лекарства, моют, кормят, но они же не знают, что в этот момент ты не хочешь есть, а надо, чтобы укрыли ноги, потому что зябко.

— Помнишь, как стала дышать сама?

— Когда вывели из комы, я не могла дышать сама. Это было не сразу, а постепенно. Всего две недели в небытии, и тебя надо всему учить заново: поднимать руки, шевелить пальцами, дышать. Чувствуешь дикую слабость и постоянно засыпаешь.

— Когда восстановился голос?

— Примерно через месяц. Первое время приносили бумагу, и я пыталась что-то написать, но пальцы не слушались, получались каракули. Приходилось использовать язык мимики и жестов!

— Чего хотелось больше всего?

— Пить. Я была на искусственном питании, и мне только смачивали рот.

— Сколько времени заняло восстановление?

— Меня вернули из небытия 16 апреля 2015-го года. В тот год это совпало с Пасхой. Это мой второй день рождения. Значит, уже прошло пять лет. Но до конца мне не выздороветь никогда, я – инвалид. Психологически тоже. Сложно было найти волю ещё раз начать жить. Теперь точно знаю, что означает выражение лежать лицом к стенке. Оно дословно значит именно это. Ты лежишь лицом к стене, ни о чём не думаешь и ничего не хочешь. Периодически я ставила перед собой простые цели – встать, умыться, причесаться, но ничего не делала. Сейчас есть благотворительные фонды, которые разрабатывают программы выхода после тяжёлой болезни не только для больных, но и для их родственников. Но тогда ничего такого не было. Родные помнят тебя прежним: весёлым, активным, а ты уже другой. Начинаются срывы, причём с обеих сторон. К счастью, у меня любящий сын, который всегда был безгранично терпеливым и преданным. Он помог мне сделать первые шаги обратно.

Мария вернулась к жизни. Фото: Наталия Буданова

Комментарий врача анестезиолога-реаниматолога Александра Назарова:

— Искусственная вентиляция лёгких (ИВЛ) – метод лечения, применяемый в ситуации, когда в силу тех или иных причин больной человек не в состоянии полноценно обеспечить снабжение своего организма кислородом. По сути, это метод полного или частичного замещения временно утраченной жизненно важной функции организма.

Расстройства сознания, которые описывает Мария, возникают у многих пациентов, находящихся в критическом состоянии. Однако виновницей этих расстройств ИВЛ как таковая не является. Дело в том, что особенности физиологии клеток головного мозга (нейронов) таковы, что они весьма чувствительны ко всякого рода патологическим воздействиям. В ситуации Марии с большой долей вероятности доминировали две причины: во-первых, воздействие на нейроны токсинов, выделяемых микроорганизмами.

Во-вторых, одним из звеньев развития критических состояний является тромбообразование в мельчайших сосудах органов человека, и в том числе в сосудах головного мозга. Следствием этого становится кислородное голодание, или, как говорят реаниматологи, гипоксия клеток головного мозга – клетки просто не получают достаточного кровоснабжения. Вопрос о роли в развитии нарушений психики препаратов, применяемых с целью медикаментозной седации, по сию пору является предметом оживлённой дискуссии среди реаниматологов. Единого мнения по данному вопросу пока нет.

— Почему человек испытывает в этом состоянии боль?

— Боль испытывают не все и не всегда. Опять же – здесь нет вины ИВЛ как таковой. В случае Марии боль была результатом переносимого ей острого перитонита – тяжёлой хирургической патологии. В ситуации, когда пациент не способен говорить и жаловаться на самочувствие, назначение обезболивающих препаратов не всегда простая задача, т.к. в медицине по сию пору не существует достоверных объективных критериев наличия боли у человека.

Все рутинно используемые реаниматологами симптомы – увеличение частоты сердечных сокращений, повышение артериального давления, изменение цвета и влажности кожных покровов – подвержены изменениям вследствие очень и очень многих причин. Профилактического же введения обезболивающих препаратов многие реаниматологи стараются избегать по причине того, что наркотические препараты, наиболее эффективные в этой ситуации, вызывают угнетение собственного дыхания больного.

— Слышит ли человек, что происходит рядом?

— Если человек находится в медикаментозной седации, он не слышит ничего. Но есть два исключения из правил: во-первых, в случае поверхностной седации человек может слышать и запоминать какие-то обрывки фраз и разговоров, во-вторых, в некоторых ситуациях реаниматологи вынуждены при проведении ИВЛ вводить мышечные релаксанты – препараты, выключающие дыхательную мускулатуру пациента. К сожалению, эти препараты выключают не только дыхательную, но и всю скелетную мускулатуру. А сознание эти препараты не выключают. И поэтому, когда введение препаратов для медикаментозной седации почему-либо прекратилось или скорость их введения значительно уменьшена, а мышечные релаксанты продолжают действовать, возникает ситуация «всё слышу, но не могу и пальцем пошевелить». Ситуация абсолютно не смертельная, но субъективно весьма тягостная и неприятная.

— Тяжёлые больные с COVID-19 тоже попадают на ИВЛ. Есть ли какие-то особенности?

— ИВЛ не является методом лечения коронавирусной инфекции. Это попытка продержать человека живым до того момента, когда его лёгкие восстановятся до той степени, которая позволит ему вновь дышать самостоятельно. Конечно, ИВЛ при коронавирусной пневмонии имеет свои особенности, но это интересно лишь врачам-реаниматологам. Из нюансов можно, пожалуй, отметить очень быстрое, порой молниеносное развитие дыхательной недостаточности, требующей ИВЛ, а также широкое применение положения пациентов лёжа на животе, которое серьёзно улучшает насыщение крови кислородом

Источник