Разум или чувства: чем руководствоваться?
Споры психологов и философов о том, чем же все-таки стоит человеку руководствоваться в жизни прежде всего – разумом или чувствами – не утихает до сих пор. Подолью и я масла в огонь размышлений.
Дело в том, что лично я руководствуюсь в этом вопросе двумя мыслями, двумя тезисами. И эти тезисы поначалу могут даже показаться противоречащими друг другу. Вот они:
- Все чувства и эмоции создаются изначально человеком и управляются им же, особенно если он видит и осознает, как именно он эти чувства и эмоции создает.
- Главное, чем руководствуется человек и ради чего он делает все в своей жизни – это чувства и эмоции.
И вот тут вы можете меня спросить: Денис, как же это так может быть, чтобы человек, умея создавать любую внутреннюю погоду, был при этом всецело зависим от своего эмоционально-чувственного фона?
Поясню, как я это вижу:
Для начала – скажу о логически-абстрактном мышлении, а точнее – о его полной зависимости от нашего чувственного опыта. Дело в том, что в основе любой абстракции лежит ощущение. Мы не можем воспринять ни одной логической, абстрактной модели или понятия без привязки к нашему чувственному опыту. Помните, какого физика-ядерщика называют «продвинутым»? – Того, кто может сложнейшие модели объяснить «на пальцах». Что значит «на пальцах»? – Это значит на простых, понятных даже ребенку примерах. На примерах, которые может наблюдать каждый человек в элементарной предметной реальности, данной нам в ощущениях. Помните, как Эйнштейн объяснял свой способ придумывания сложнейших теорий, в том числе теории относительности? – Я, говорит, просто представлял, как сажусь на луч света и лечу на нем, и пытался при этом сообразить, что же в таком случае может происходить со мной и вокруг меня.
Первоначальный опыт создания и использования понятий мы получаем в процессе освоения первых слов: мы называем маму – «мама», мы смотрим на предмет, из которого пьем сок, и с помощью взрослых называем это «чашка», трогаем «дерево», смотрим на «небо». Что происходит в нашем уме в этот момент? – Мы связываем конкретные чувственные образы (синеву неба, например) со звукорядом «небо». И потом, глядя на небо, мы называем его так, как его называют все в нашей культуре – «небо». Если бы жили в другой стране, называли бы его «the sky», например. Т.е. видим-то мы все одно и то же, но звукоряд, с которым мы связываем увиденное, в каждой культуре – свой. А ведь это и есть первый опыт создания «понятийной среды» в собственной голове. Это и есть начало формирования понятийного мышления. Далее мы узнаем, что одну и ту же связку чувственных образов (возникающих у нас, когда мы смотрим на небо), мы можем называть разными словами: небеса, небо, воздух, атмосфера. Эти понятия мы связываем с другими, находим их точки соприкосновения: появляются понятия «облака», «осадки», «молния», а потом – «молекулы», «разреженность воздуха», «сила притяжения», «планета». Мы всё добавляем и добавляем понятия, создавая в своем уме ветвистую систему взаимозависимых определений, и моделируем мы эту понятийную систему по ходу всей нашей жизни. Но факт остается фактом: в основе всей этой системы понятий, какой бы сложносплетенной она ни была, лежат наши, воспринятые нами когда-то чувственные образы, ощущения. Даже когда вы говорите слово «квинтэссенция», вы все равно привязываете его к знакомым вам ощущениям. А если не привязываете? – А тогда вы этого слова и не понимаете вовсе. Невозможно понять то, что не связано с собственным чувственным опытом.
Именно поэтому, когда я слышу о главенстве «логики» над «чувствами», для меня это звучит как «главенство ноутбука над электричеством»: дескать, чего там электричество, главное – мощь компьютерного железа, которым напичкан ноутбук. Да, железки тоже важны. Но без электричества, текущего по микросхемам и проводам, смысла в этой сложносоставной железке – нет. Без тока ноутбук попросту не будет работать. Так и с человеческим организмом: можно сколько угодно восторгаться красотой и мощью логики и абстракций, но если отсоединить их от чувственного опыта – останется звенящая бессмысленная пустота.
А теперь – о том, почему же эмоционально-чувственное является для человека самым главным.
Дело все в том, что за любым «логическим» решением всегда лежит решение эмоциональное. Повторюсь: за любым. Человек – не компьютер, и человек не может совершать ни каких действий и не может принимать ни каких решений, если под этими действиями и решениями нет мотивационной базы. А мотив как раз и рождается в чувственно-мотивационном поле. Вот вам пример: представьте, я бы вам сказал «создай новый файл эксель и создай на нем сложную таблицу со всеми статистическими данными по расходам электроэнергии в каждом из кварталов твоего города за последний год». Если вы не уснули от скуки во время прочтения самого этого задания, то что вы сделаете после этого? – Скорее всего, зададите вопрос «а нафига?». И правильно сделаете. Потому что вы человек, а не компьютер. Вы не подключены к постоянному источнику питания, вы запасаетесь силами и питательными веществами сами, и решение о каждом из действий принимаете исходя из связи этих действий с вашим мотивационным ядром, а не только лишь по приказу какого-то пользователя, который пришел и приказал. Т.е. вы, как человек, представляете собой живую систему, которая сама ищет себе питательные вещества, сама их перерабатывает в энергию и после этого старается максимально рачительно накопленные силы расходовать, выбирая то, что является наиболее приоритетным. Если не дробить на слишком мелкие детали весь сложный процесс образования мотивационно-подкрепленного решения, то можно сказать, что решение принимается в целом так: в первую очередь силы расходуются либо на то, что сохраняет жизнь и целостность организму (т.е. «от страха»), либо на то, что сулит мощный прилив сил и ресурсов в будущем (т.е. «к радости»). Страх и радость – это те самые полюса, по которым организм ориентируется при принятии решений о первоочередности каких-то действий. Соответственно, в каком случае вы ринетесь заполнять предложенную мной табличку? – Либо в случае, когда за неисполнение этого действия вам грозит что-то неприятное (потеря жизни или здоровья, например), либо когда за исполнение этого действия вам обещано что-то, что лично у вас вызывает радость и приятное предвкушение (большая сумма денег или еще что-то очень лично вам ценное и нужное). Если же ни угрозы, ни радости за действием не стоит, тогда… а нафига его вообще выполнять? «А смысл?» — спрашивают в таких случаях люди. Так вот, «смысл» — это слово больше из эмоциональной сферы, а не из чисто логической (потому что «чисто логической», как мы уже выяснили, не бывает вовсе). Можно сказать и так: «логика и абстракции – это производные эмоционально-чувственного опыта, они обслуживают нашу мотивационную систему, но никогда не играют роль первой скрипки».
Когда человек говорит «я принимаю решения только разумом и не поддаюсь эмоциям», задайте ему простые вопросы: А для чего ты принял вот это решение? А вот это следующее для чего? А потом вот это для чего? И пройдя вместе с ним к смысловому фундаменту, вы упретесь в какое-то ощущение: либо в страх («делал что-то, чтобы не случилось страшное»), либо в радость («делал что-то, чтобы было больше приятностей и радости»). А тогда – зачем говорить про «не поддаюсь эмоциям и чувствам», если изначально все на них и строится?
Другое дело, когда человек говорит про промежуточные, случайные, автоматические эмоциональные реакции. Да, есть целый набор социальных эмоций, которые рождены на базе основных состояний (на базе состояний радости/воодушевления или страха/угнетенности), но представляют собой лишь формы, оттенки этих основных состояний, и вот этими эмоциями можно и нужно управлять, модифицировать. И в этом случае мы говорим об управлении формой, но не об управлении сутью. Мы не можем выключить в себе мощные механизмы, создающие полномасштабные реакции страха или радости. Но управлять формами, которые создаются на основе этого механизма, можем вполне. Это я и называю «управление эмоциями». Большую часть нашей эмоциональной жизни составляют именно они – формы-эмоции, которые мы разучиваем вместе с другими социально-культурными шаблонами взаимодействия. Именно так из общего состояния страха появляются «отростки-формочки» типа страха публичного выступления, испуг от громкого хлопка рядом, волнение за родного человека, который всё не приходит домой, и ужас от осознания того, что ребенок вот-вот упадет с высокой горки; именно так из общего состояния радости получается восторг красками неба, радость от встречи с любимым, счастье от победы, удовольствие от поедания долгожданного арбуза, радостное предвкушение отпуска и счастье от первого «агу» малыша. Эти формочки создаются на пересечении освоенных нормативов («в этих ситуациях пугаться – это нормально», «по этому поводу радоваться – правильно»), оценок и интерпретаций («если я без денег, то мне будет нечего есть и я останусь ни с чем», «когда у меня есть любимый человек, это счастье»), телесных паттернов, привычных или воспроизводимых именно сейчас (сгорбленные плечи, «бровки домиком», напряженный живот – для страха; расправленные плечи, грудь вперед, «открытое лицо», полуулыбка – для радости) и их сочетаний. И процессом создания этих формочек – можно и нужно управлять. Нужно всего лишь осознание, внимательность и привычка это отслеживать.
Но – но! – мы в этих случаях все равно говорим не про «превосходство логики над чувствами», а про «модификацию отдельных фрагментов нашей эмоциональной жизни с помощью логики и разума».
И вообще, я думаю, пора уже перестать делить человеческую личность на «разум» и «чувства», потому что само это разделение вносит больше неразберихи, чем порядка. Ведь, как мы уже говорили выше, разделить то, что изначально является частями одной и той же системы, — это значит запутывать себя еще больше и множить проблемы, а не решать их. Логика и абстракции, которые мы используем, изначально построены на чувственно-эмоциональном опыте, а сложносоставные эмоциональные формы, в свою очередь, могут быть легко скорректированы при участии логики и абстракций (которые позволяют корректировать целые пласты мировоззрения, наводя там нужный порядок и очищая личность от вредных мировоззренческих наводок со стороны). Вот и хорошо 🙂
Источник
Что важнее: разум или чувства?
Одно без другого – как-то совсем неувлекательно.
Чего совершенно зря боятся женщины за тридцать? Мужчин в двадцать.
Как-то поздним апрельским вечером я ужинала в «Кофемании» на Покровке. Со своим другом, который работает в Россельхозбанке, но мечтает писать стихи. Уже пришла весна. А вместе с ней разные томления. Мы пили приличное кьянти, мы ели сносный стейк. Прощаясь с другом, уже в дверях, я обратила внимание на человека, ужинавшего с журналом «Сеанс». С номером «Сеанса» под названием «Последняя семья» – про то, что все атомизировалось и автоматизировалось, про то, что любви больше нет. Человек тоже меня заметил и поздоровался. Человек был красивый.
На следующее утро я обнаружила у подъезда своего дома мертвую птицу. Без головы. Наверное, голубя. Но может быть, и ворону. Собственно, это неважно. Речь не о том. Птицы летают и падают замертво. Люди живут и страшно тоскуют. Я одна из них, не первая и не последняя, кто грустит о чем-то большем. Каждый раз, когда приходит весна. Этот май-баловник каждый год Зинаиду лишает покоя.
Мертвую птицу я обошла стороной, двинула бесцельно по бульварам. Человек из вчерашнего дня, из внезапно уютной, хоть и сетевой «Кофемании», из журнала «Сеанс», из номера «Последняя семья» поглотил все мое внимание.
Поэтому я сочинила стихотворение, ну не в рифму, а так, верлибром. И запостила на фейсбук. Оно звучало претенциозно. Оно звучало так:
Около моего подъезда на асфальте
Третий день лежит мертвая птица.
Ее все игнорируют:
И дворники, и режиссеры авторского кино,
Потому что в России живем. Зато
Вечером среды я видела красивого человека.
Покровка. «Кофемания». Черные волосы, очки.
Он читал 66-й номер «Сеанса»,
Называется «Последняя семья».
Наверняка он читает «Медузу» тоже,
Как и я.
Мы не знакомы, но поздоровались.
Фейсбук – не тиндер,
Но вдруг бывает что-то эфемернее волшебства?
И человек, несмотря на то что фейсбук далеко не тиндер, откликнулся. Говорю же – май! Ответил, что правда «Медузу»* тоже читает. А Хамагути, чей новый фильм «Случайность и догадка» я в лоб процитировала, не успел заценить. Человек без лишних проволочек пригласил меня в ресторан. Выпить и поболтать. Ну и вообще.
Собираясь на встречу, я вдруг страшно смутилась. Я журналист, незнакомых людей регулярно беру на абордаж, чтобы выпустить лихое интервью или «портрет», анфас и профиль. Я стесняюсь только перед зеркалом, а на публике никогда. Я привыкла побеждать мужчин интеллектом, за моими максимами целлюлит или морщины вроде бы незаметны. Но тут что-то меня встревожило, что-то насторожило.
Я уже не хожу просто на свидания. Я хожу на творческие вечера себя нелюбимой, и все визави в глубине души мои подписчики. Может, дело в мертвой птице – это же явно знак судьбы; может, в возрасте – это же явно приговор. Но уверенность свою на подступах к ресторану я растеряла.
Мы выпили, мы поболтали. Вблизи человек был даже красивее, вблизи человек был не дурак, а напротив. Интересовался Сьюзен Зонтаг и политикой и разными духовными практиками. Не без Бродского, но без Барышникова. К счастью для меня. Высоких мужчин я котирую, высокий стиль – не очень.
Главное, однако, скрывалось не за словами, а за датами. Человеку, как оказалось, не так давно исполнилось 25. Человек родился в один день и год с актером Тимоти Шаламе. 27 декабря 1995-го. Эта информация меня убила. Совсем не нежно. Скорее, выстрелом в затылок. Тимоти Шаламе среди кинокритиков любить – зашквар. А любить сверстника Тимоти Шаламе – зашквар?
В общем, я задумалась и загрустила еще больше.
У меня есть текст про Тимоти Шаламе. Называется «Неотразимый отрок, кареглазый хлюпик». Выпущен к 25-летию кумира поколения, страдающего флюидностью, как чесоткой. Новая молодежь в отличие от старой – всеядна. Они неразборчивы, но они гораздо терпимее нас. Все кошки у зумеров гендерно флюидны. Зачем нужна ориентация, любая – и сексуальная, и политическая, – в абсолютно дезориентированном ковидом мире. Мы такие меняющиеся час от часу, день ото дня, и все-таки мы вместе с вами, Зинаида, застрявшей в метриках и в предрассудках, сидим за одним столом. Пьем неудовлетворительный рислинг, общаемся.
История кино знает много фильмов про отношения взрослых женщин и растущих организмов. Это и «Римская весна Миссис Стоун», и Goodbye Again, и «Сансет-бульвар». Драмы, неуклонно оборачивающиеся трагедиями. Дамы бальзаковского возраста сперва сопротивляются страсти, потом гибнут в ее объятиях. Или не гибнут, а просто остаются одни на лестничной площадке, как Ингрид Бергман у Анатоля Литвака, экранизировавшего «Любите ли вы Брамса?» Франсуазы Саган. Финал, с которым не смириться, который не принять, как и цифры в паспорте – предатели. И о прошлом злая память, и о прошлом злые сны.
Растущий организм и уходящая натура. Флюидный гендер и конкретный климакс. Общество менеджеров Россельхозбанка и общество несостоявшихся поэтов. Мертвые птицы и подбитые экзистенцией люди. Мужчины и женщины. Человеки. Я хочу любви, но регресс в моей голове делает меня пленницей другого чувства. Страха бытия в поколенческой пустоши/разнице. Ведь надежду, как поет Аркадий Северный, нам на двоих делить придется.
Ночью я ворочалась под портретом Делона. Мне казалось, что амуры с пионерами он не одобрил бы. Женщины не люди и, несмотря на международную агитацию глянца, после сорока не живут. Из поля мужского видения навеки исчезают. Возможно, на видение, на глазное/адамово яблоко давит общество, а не природа. Возможно, поле видения и игла одобрения – женские комплексы. Иголка всегда в стогу сена. Женщиной быть – не поле перейти. С этими мыслями ближе к рассвету я все-таки забылась.
А утром снова налетела грусть, я пошла пройтись – по земле сырой, московской. Стала я на день старей, точно не мудрей, жить мне было прям совсем тошно. В тридцать плюс с птицей мертвой я уже хотела поменяться. как брякнул телефон, тихо, но почти громом.
Эсэмэска от человека, которую захотелось прочесть – в голос. Эсэмэска гласила нежность. И немножко стеба тоже.
Стала я сильней, а любовь страшней. Вот же она рядом ходит по земле московской. Как человека ни назову – своим или чужим, младше я не стану, конечно. Стану ли счастливей? Точно.
Источник