Быть может сладкой радостью когда то

Быть может сладкой радостью когда то

CCCXXXV. «Средь тысяч женщин лишь одна была…» Перевод Е. Витковского

CCCXXXVI. «Я мыслию лелею непрестанной…» Перевод Вяч. Иванова

CCCXXXVII. «Мой лавр любимый, ты, с кем не сравнится…» Перевод Е. Солоновича

CCCXXXVIII. «Ты погасила, Смерть, мое светило…» Перевод В. Левика

CCCXXXIX. «С тех пор как небо мне глаза раскрыло…» Перевод З. Морозкиной

CCCXL. «Мой драгоценный, нежный мой оплот…» Перевод Е. Солоновича

CCCXLI. «Чья доброта на небо вознесла…» Перевод Е. Солоновича

CCCXLII. «Питаю сердце тем, чего довольно…» Перевод З. Морозкиной

CCCXLIII. «Ни взгляда, ни лица, ни золотого…» Перевод З. Морозкиной

CCCXLIV. «Быть может, сладкой радостью когда-то…» Перевод Е. Солоновича

CCCXLV. «Любовь и скорбь — двойная эта сила…» Перевод Е. Солоновича

CCCXLVI. «Когда она почила в Боге, встретил…» Перевод Вяч. Иванова

CCCXLVII. «О Госпожа, с началом всех начал…» Перевод З. Морозкиной

CCCXLVIII. «От облика, от самых ясных глаз…» Перевод З. Морозкиной

CCCXLIX. «Я поминутно, мнится мне, внемлю…» Перевод Ю. Верховского

CCCL. «Богатство наше, хрупкое как сон…» Перевод Е. Солоновича

CCCLI. «Суровость неги, мягкость отклоненья…» Перевод Ю. Верховского

CCCLII. «Блаженный дух, ко мне, средь дум своих…» Перевод А. Эфроса

CCCLIII. «Пичужка, ты поешь ли, улетая…» Перевод Ю. Верховского

CCCLIV. «Амур, благое дело соверши…» Перевод Е. Солоновича

CCCLV. «О время, ты в стремительном полете…» Перевод Е. Солоновича

CCCLVI. «В мой угол аура веет — и впиваю…» Перевод Ю. Верховского

CCCLVII. «Мне каждый день — длинней тысячелетий…» Перевод А. Парина

CCCLVIII. «От смерти горьким сладкий лик не стал…» Перевод А. Парина

CCCLXI. «Глас моего твердит мне отраженья…» Перевод Ю. Верховского

CCCLXII. «На крыльях мысли возношусь — и что же…» Перевод Е. Солоновича

CCCLXIII. «Смерть погасила солнце. Легче глазу…» Перевод З. Морозкиной

CCCLXIV. «Лет трижды семь повинен был гореть я…» Перевод Вяч. Иванова

CCCLXV. «В слезах былые времена кляну…» Перевод Е. Солоновича

Источник

Быть может сладкой радостью когда то

Вступительная статья,составление и примечания Н. Томашевского

ПЕТРАРКА И ЕГО «КНИГА ПЕСЕН»

Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается никаким самым высоким признанием его собственно литературных заслуг. Личность, поэт, мыслитель, ученый, фигура общественная – в нем нераздельны. Человечество чтит великого итальянца прежде всего за то, что он, пожалуй, как никто другой, способствовал наступлению новой эпохи открытия мира и человека, прозванной Возрождением.

Говорить о Петрарке – значит говорить о мысли и искусстве уходящего Средневековья, говорить о Гуманизме и Возрождении, говорить о петраркизме итальянском и европейском. Петрарка был первым великим гуманистом, поэтом и гражданином, который сумел прозреть цельность предвозрожденческих течений мысли и объединить их в поэтическом синтезе, ставшем программой грядущих европейских поколений [А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди «Canzonie-ге». 1304 – 1904. СПб., 1912]. Своим творчеством он сумел привить этим грядущим разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание – пусть не всегда четкое – некоего духовного и культурного единства, благотворность которого сказывается и в современный нам век.

Петрарка – родоначальник новой европейской поэзии. Его «Канцоньере» (или «Книга песен») надолго определил пути развития европейской лирики, став своего рода непререкаемым образцом. Если на первых порах, для современников и младших гуманистов, Петрарка являлся великим реставратором классической древности, провозвестником новых путей в искусстве и литературе, непогрешимым учителем, то, начиная с 1501 года, когда стараниями Пьетро Бембо и типографщика Альдо Мануцио Ватиканский кодекс 3197 «Канцоньере» был предан широкой гласности, началась эпоха петраркизма, причем не только в поэзии, но и в области эстетической и критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии. Свидетельством тому «Плеяда» во Франции, Гонгора в Испании, Камоэнс в Португалии, Шекспир и елизаве-тинцы в Англии. Без Петрарки их лирика была бы не только непонятной для нас но и попросту невозможной.

Мало того, Петрарка проторил своим поэтическим наследникам путь к познанию задач и сущности поэзии, познанию внутреннего мира человека, его нравственного и гражданского призвания.

В невольно возникающем при чтении Петрарки автопортрете бросается в глаза одна черта: потребность в любви. Это и желание любить, и потребность быть любимым. Предельно четкое свое выражение эта черта нашла в любви поэта к Лауре, главному предмету всего «Канцоньере». Любви Петрарки к Лауре посвящено неисчислимое количество трудов ученых и неученых, и потому говорить тут об этом подробно не имеет смысла. С нужной полнотой читатель все узнает из самих стихотворений. Необходимо лишь заметить, что Лаура фигура вполне реальная, внешняя биография ее в самых общих чертах известна и большого интереса не представляет. О «внутренней» же рассказывает сам поэт. Конечно, как всегда бывает в настоящей поэзии, любовь эта сублимированная, к концу жизни поэта несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с представлением о любви райской, да и самим Раем.

Конкретнее в жизни Петрарки любовь к матери, к домашним (брату Герардо и племяннику Франческо), к многочисленным друзьям: Гвидо Сетте, Джакомо Колонна, Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к ближним и вообще к людям Петрарка не мыслил себе жизни. Это накладывало определенный нравственный отпечаток на все им написанное, привлекало к нему, повсеместно делало своим, любимым.

Еще одна черта, которую обнажал сам поэт, за которую порой (особенно на склоне лет) себя бичевал: это любовь к славе. Не в смысле, однако, простого тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим образом связано с творческим импульсом. Оно-то в большой степени и побудило Петрарку заняться писательством. С годами и эта любовь, любовь к славе, стала умеряться. Достигнув беспримерной славы, Петрарка понял, что она вызывает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств. В «Письме к потомкам» он с грустью пишет о своем увенчании, а перед смертью готов даже признать триумф Времени над Славой.

Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой не только не враждовали, но даже пребывали в тесном единении, что подтверждалось устойчивой в поэзии Петрарки сим воликой: Лаура и лавр. Но так было до поры до времени. В годы самоочистительных раздумий Петрарка вдруг почувствовал, что и любовь к Лауре, и желание Славы противны стремлению обрести вечное спасение. И вовсе не потому – а это чрезвычайно существенно для Петрарки! что они греховны сами по себе. Нет! просто они мешали вести тот образ жизни, который надежно подвел бы его к спасению. Осознание этого противоречия повергло поэта в глубокое душевное смятение, умеряемое, впрочем, писанием трактата, где он пытался со всей откровенностью обнажить свое душевное состояние.

Конфликт этот был лишь частным случаем конфликта более общего и философски более значимого: конфликта между многочисленными радостями земного бытия и внутренней религиозной концепцией.

К земным радостям Петрарка относил прежде всего окружающую природу. Он, как никто из его современников, умел видеть и наблюдать ее, умел наслаждаться травой, горами, водой, луной и солнцем, погодой. Отсюда и столь частые и столь любовно написанные в его поэзии пейзажные описания. Отсюда же тяга Петрарки «к перемене мест», к путешествиям, к возможности открывать для себя все новые и новые черты окружающего мира.

К несомненным земным радостям относил Петрарка и веру в красоту человека и могущество его ума. К ним же он относил любое творческое проявление: будь то в живописи (сошлюсь на его суждения о Симоне Мартини И Джотто), в музыке, философии, поэзии и т. д.

За эти существеннейшие качества человека Петрарка благодарил Творца. Но эти же качества могли явиться и причиной гибели человека.

Тут надо сказать два слова о личной религиозности Петрарки. Предписаниями религии он не манкировал. Соблюдал их неукоснительно и без рассуждения, в дебри теологии не встревал. Но и отказа от радостей жизни не было. Многочисленные его друзья и родной и горячо любимый брат Герардо отрешились от всего земного и уединились в своих обителях. Петрарка их одобрял, но примеру не следовал. Молчаливо принимая созданное единым Творцом и порой вознося ему хвалу, Петрарка был не чужд и протеста. Ведь это именно он, Петрарка, восклицал: «…что это За мир «округ. Почему Ты отворачиваться от него? Разве Ты забыл о нашей нищете и страданиях?»

Петрарка не отказывался от привилегий, связанных с его духовным саном, но никогда не соглашался принять конкретную должность, взять на себя обязанности по спасению чужих душ.

Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало. Его интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна и широта его интересов. Он писал о медицине и о качествах, необходимых для полководца, о проблемах воспитания и о распространении Христианства, об астрологии и о падении воинской дисциплины после заката Римской империи, о выборе жены и о том, как лучше устроить обед.

Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой философии не создал ничего оригинального. Критический же его взгляд был цепок и точен. Много интересного им написано о практической морали.

Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами времени, не был чужд и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил до исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому множество подтверждений. Одно из них – знаменитейшая канцона «Италия моя». Заветным устремлением его было видеть Италию единой и могущественной. Петрарка был убежден, что только Рим может быть центром папства и империи. Он оплакивал разделение Италии, хлопотал о возвращении папской столицы из Авиньона в Вечный город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи. В какой-то момент Петрарка возлагал надежды на то, что объединение Италии будет проведено усилиями Кола ди Риен-цо. Самое страшное для Петрарки внутренние распри. Сколько усилий он приложил, чтобы остановить братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое преобладание на Черном и Азовском морях! Однако красноречивые его письма к дожам этих патрицианских республик ни к чему не привели.

Источник

Франческо Петрарка – Быть может, сладкой радостью когда-то – Сонет 344

Автор: Francesco Petrarca
Дата записи

Франческо Петрарка – Быть может, сладкой радостью когда-то – Сонет 344

Быть может, сладкой радостью когда-то
Была любовь, хоть не скажу когда;
Теперь, увы! она — моя беда,
Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,
Кто ныне там, где свет царит всегда,
Мне краткий мир дарила иногда,
Но это — в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,
И даже дума о душе на воле
Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах — лишь знаки боли.

Конец стихотворения – все стихи в оригинале.

Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь

Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.

Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.

Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.

Yandex – лучший поисковик на русском языке

Qwant – лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках

Источник

Франческо Петрарка – Быть может, сладкой радостью когда-то – Сонет 344

Автор: Francesco Petrarca
Дата записи

Франческо Петрарка – Быть может, сладкой радостью когда-то – Сонет 344

Быть может, сладкой радостью когда-то
Была любовь, хоть не скажу когда;
Теперь, увы! она — моя беда,
Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,
Кто ныне там, где свет царит всегда,
Мне краткий мир дарила иногда,
Но это — в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,
И даже дума о душе на воле
Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах — лишь знаки боли.

Конец стихотворения – все стихи в оригинале.

Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь

Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.

Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.

Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.

Yandex – лучший поисковик на русском языке

Qwant – лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках

Источник

Петрарка (Petrarca) Франческо
Сонеты
На смерть мадонны Лауры (CCCXLI, CCCXLIV, CCCXLVI, CCCXLIX, CCCLXIII, CCCLXIV)

Чья доброта на Небо вознесла
Мою печаль и мой укор судьбине,
Чтобы моя владычица поныне
Являться мне во всей красе могла,

Исполнена душевного тепла
И кротости, чужда былой гордыни?
И, обретая силы в благостыне,
Я вновь живу — и жизнь моя светла.

Блаженна та, кто благость льет в другого
Доступными лишь им — ему и ей —
Видением и тайным смыслом слова.

Я слышу: «Верный мой, не сожалей
О том, что я была с тобой сурова»,—
И меркнет солнце от таких речей.

(перевод Е. Солоновича)

Быть может, сладкой радостью когда-то
Была любовь, хоть не скажу когда;
Теперь, увы! она — моя беда
Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,
Кто ныне там, где свет царит всегда,
Мне краткий мир дарила иногда,
Но это — в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,
И даже дума о душе на воле
Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах — лишь знаки боли.

(перевод Е. Солоновича)

Когда она почила в Боге, встретил
Лик ангелов и душ блаженных лик
Идущую в небесный Град; и клик
Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил
И вопрошал, дивясь: «Ужель то лик
Паломницы земной? Как блеск велик
Ее венца! Как лен одежды светел. »

Обретшая одну из лучших доль,
С гостиницей расставшаяся бренной,
Оглянется порою на юдоль —

И, мнится, ждет меня в приют священный.
За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль.-
«Спеши!» — торопит шепот сокровенный.

(перевод Вяч. Иванова)

Мне поминутно приглашенье мнится
Гонца Мадонны следовать за ним:
Я внутренне и внешне стал другим,—
В короткий срок настолько измениться!

Решив от прежней жизни отрешиться,
Я изменил обычаям былым.
Не ведаю, сколь скоро дням моим
Предел наступит, но близка граница.

О вожделенный день, когда, тюрьму
Земную покидая, груз одежд
Недолговечных наших здесь оставлю

И прочь из мрака к светочам надежд —
Небесному Владыке моему
И госпоже моей свой путь направлю.

(перевод Е. Солоновича)

Пичужка, боль не может обмануть,
Ты явно плачешь: тенью даль одета —
Грядущей ночи и зимы примета,
И радостную пору не вернуть.

Ты в сердце мне бессильна заглянуть,
А если бы сумела сделать это,—
Деля со мною горе без просвета,
Ты опустилась бы ко мне на грудь.

Моя судьба твоей сродни едва ли:
Ты, может, плачешь о живой, а я —
О той, кого Земля и Небо взяли.

Но поздний час и краткость бытия
Сближают нас, и мне к твоей печали
Подсказывает жалость боль моя.

(перевод Е. Солоновича)

Лет трижды семь повинен был гореть я,
Амуров раб, ликуя на костре.
Она ушла — я дух вознес горе.
Продлится ль плач за грань десятилетья?

Страстей меня опутавшую сеть я
Влачить устал. Подумать о добре
Давно пора. Твоей, Господь, заре
Я старости вручаю перволетья!

Зачем я жил? На что растратил дни?
Бежал ли я змеи греха ужасной?
Искал ли я Тебя? Но помяни

К Тебе мой вопль из сей темницы страстной,
Где Ты меня замкнул, и чрез огни
Введи в Свой рай тропою безопасной!

(перевод Вяч. Иванова)

Публикуется по материалам: Франческо Петрарка. Сонеты. (перевод с итальянского) –М.: Художественная литература, 1993. – 176 с.
Сверил с печатным изданием Корней.

Источник